В лесах Пашутовки - Цви Прейгерзон

посвящать себя то тому, то этому любовному увлечению. Уже выросла дочь Нина, стали появляться у нее первые ухажеры, а неверная жена Мириам все никак не могла избавиться от своей ненасытной слабости. Единственным, что как-то нарушало ее безмятежность, были неприятные боли в животе. Врачи порекомендовали съездить на Кавказ, к лечебным водам Ессентуков. Там Мириам провела несколько отпусков, исправно выпивая предписанные объемы воды из источников номер семнадцать и номер четыре. Это помогало, неприятные ощущения отступали.

Зрелая красивая женщина, прогуливающаяся по чисто выметенным аллеям курортного парка, она привлекала внимание многих. Мириам было уже за сорок, но мужчины по-прежнему увивались вокруг нее. Теперь она была настоящей мастерицей флирта, точно знающей мужские слабости и повадки. Надменная посадка ее гордой головы и черные высокомерные глаза сразу отпугивали тех наивных дурачков, которые полагали, будто здесь им что-то отломится. Нет, теперь выбирала она, выбирала одного, самого лучшего, и безжалостно отшивала всех остальных. А выбрав, обрушивала на счастливца огонь всех своих батарей. Как правило, это был мужчина лет тридцати пяти с серыми глазами и мягким говором. Всю жизнь ее тянуло именно к таким сероглазым ловеласам, чей интимно-бархатный голос выдает немалый любовный опыт.

И все бы ничего, если бы не продолжали ей докучать боли в желудке. Вот ведь несчастье! Настала пора, когда и воды Ессентуков не принесли облегчения. Повторные обследования обнаружили раковую опухоль, но домашние скрыли от Мириам этот печальный диагноз. Проклятая болезнь передавалась в семье из рода в род, горе и беда, злая участь! Мириам сильно осунулась, ее красивое лицо худело день ото дня. Уровень гемоглобина упал, тело пожелтело от пальцев ног до мочек ушей. Врачи потребовали срочную операцию. После удаления опухоли и долгого восстановительного периода женщина встала с постели и, казалось, выздоровела. Временами она даже напоминала себя прежнюю, только волосы сильно поседели.

После пятидесяти Мириам вдруг резко одряхлела, словно старость внезапно догнала и разом подмяла ее под себя. Волей-неволей пришлось расстаться с любовными приключениями, отказаться от молодых мужчин и парней. Зато пришла пора для дочери Нины. Как некогда мать, она зевала на уроках, слушая про «Мертвые души», характер Чичикова и тангенсы-косинусы. Красивая девочка, она привлекала внимание многих парней. Как видно, внешняя привлекательность и тяга к мужчинам передавались по наследству наряду с раком. Мириам наблюдала за дочкой с растущей тревогой. Нина уже достаточно выросла для того, чтобы тоже наткнуться на какого-нибудь бесфамильного Олега — наткнуться и упасть, а потом подняться и упасть еще раз, и повторить все то же самое снова, и снова, и снова, как это заведено среди дочерей Евы во веки веков.

Спустя несколько лет после операции Мириам снова стала худеть. Вот ведь сатанинская напасть этот рак! Под сердцем давило, аппетит пропал. Она через силу заставляла себя проглотить несколько капель молока, да и те почти сразу выходили рвотой. На прикроватной тумбочке уже не хватало места для баночек и склянок с лекарствами. Но какая польза от всех этих склянок? Разве помогают от такой беды порошки и таблетки?

Долгой была ее агония. Мириам неподвижно лежит на кровати, закрыв глубоко запавшие глаза. На подушке — худое темное лицо, искаженное болью — она днем и ночью давит на измученное сердце. А за окнами — весна, и вошедшая в комнату дочь Нина приносит с собой запахи цветения и свежей листвы. Этой весной она впервые ощутила силу головокружения, вечного, как весь этот мир, и сладкого, как все его сладости. Нина влюблена в парня по имени Игорь — обладателя горячих губ и притягательного взгляда серых красивых глаз. Накануне ночью, прижавшись друг к другу на садовой скамейке, они увлеклись настолько, что почти перешли последнюю границу: осталось совсем чуть-чуть, даже не полшажка, а еще меньше, на длину короткого воробьиного хвостика. В какой-то момент Нине даже показалось, что граница уже позади — вот как! Наверно, поэтому она горько заплакала, а Игорь, как мог, утешал любимую. Впрочем, к чему эти слезы, к чему утешения? Ведь она — всего лишь крошечное звено в бесконечной цепи уступчивых девушек, и цепь эта тянется из глубины веков, и нет ей конца до скончания времени. И доказательством тому сама Нина: уже сегодняшним утром она проснулась с ощущением счастья и радости жизни, яростно бурлящей своими весенними соками. Теперь ночное происшествие рисуется ей далеко не в том мрачном свете, каким виделось вчера.

Умирающая мать лежит на кровати, на смертном одре. Ветерок колышет занавески; играет, трепещет на белом одеяле решетка света и тени. А под одеялом — не то человек, не то мертвец, полутруп, падаль на обочине весны. Мириам с трудом открывает глаза и видит перед собой стройную девушку с прямым станом, красивым лицом, округлыми бровями и высокомерным взглядом. А за окном — солнечная голубизна, свет и сияние свежего, обновляющегося мира. Боже, как не хочется уходить, оставляя все это — грехи и радости, небо и молодость! Как не хочется падать в темную прорву небытия! Мириам зажмуривается, и слезы катятся из ее глаз — слабые, малые слезы, одна за другой, нелепые жалобы высохшего, болезненного тела, скорбного сосуда, в котором каждому из нас суждено пройти свои последние шаги по дороге в ничто.

Нина неловко переступает с ноги на ногу: ей непонятна причина слез.

— У тебя болит живот, мамочка? — тихонько шепчет она.

Нет ответа. Нина отворачивается и на цыпочках выходит из комнаты. Спустя несколько минут она уже вполголоса мурлычет какую-то немудрящую песенку. И старые клены подпевают ей с улицы своей молодой шуршащей листвой.

1968

«…Что сотворил меня гоем»

1

В июне 1941 года, спустя несколько дней после начала войны, в стране был открыт набор добровольцев в народное ополчение. Многие тысячи мужчин оставили свои повседневные дела и отправились в военкоматы. Был среди них и инженер Лев Мельцер, работавший в конструкторском бюро по проектированию строительных механизмов.

В первых числах июля он вернулся с работы раньше обычного. Мельцер жил на Арбате с родителями: матерью Шифрой и отцом Залманом Бенционовичем. Двенадцатью детьми благословил Шифру Создатель, и тридцатилетний Лева был младшеньким, самым любимым,