Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

— Значит, я понимаю, почему вы не вышли замуж. Не потому, что вы сказали, а… в вашей жизни нет места мужчине, место вашего мужа занял ваш отец.

Альма не обиделась и не начала спорить — и он был уверен, что она примет его вывод спокойно, может, и поразмышляет, а иначе он бы не сказал это.

— Что же, занимательно, — она попыталась улыбнуться, — но мне сложно… Нет, вы неправы. Папа хотел, чтобы я вышла замуж. Я сопротивлялась…

— Почему?

— Мне никто не нравился! Не могу я выйти замуж за того, кто мне безразличен! Дай волю папе — и он бы выдал меня замуж! Он меня сватал замечательным мужчинам, многие имеют хорошие звания…

Небрежно Альма поправила мех на плечах.

— А вы, Дитер, считаете, что женщина должна выйти замуж? — чуть сварливо спросила она.

— Нет, женщина не должна, никому не должна. Женщина должна только себе — быть счастливой, любить и быть любимой. В этом вы, женщины, ничем не отличаетесь от нас, мужчин.

Она странно повела плечами — но он понял, что ответ ей понравился. Откашлявшись, Альма спросила, не хочет ли он сыграть с ней и полковником В. в карты — ей рассказали о новой испанской игре, которая набирает популярность во французских кафе.

— А верно, что ваша мама собирала картины постимпрессионистов? — спросила она за столом.

Не понимая, с чего Альма это взяла (мать собирала картины? разве то в их гостиной можно было назвать коллекцией?), он соврал, что Лизель обожала это направление и не пропускала аукционов живописи, раз отправилась в Мингу, чтобы купить…

— А, конечно! — вспомнил Дитер. — Я припоминаю, что было. У матери была картина с женщиной Тулуз-Лотрека и пейзаж Ван Гога. Они стоили очень мало… Не вспомню точно, но около 10 долларов.

— Этого не может быть! — перебила его Альма. — Эти работы бесценны! Вы не могли купить их за 10 долларов, вы что-то путаете.

— Нет, мать их продавала. Это было во время инфляции, мы продавали за валюту, поэтому за картины мало заплатили… и мать не умела торговаться. Она была эталонной русской барышней, которая вышла замуж за богатого человека и… Она не могла сказать торговцу: «Заплатите больше, это мало!». Сейчас я понимаю, что набивать цену было ниже ее достоинства.

— О, извините меня. — Альма переглянулась с полковником. — Мне… простите, что я…

— Ничего. Это прошлое.

С уколом совести он взглянул на слабый профиль Альмы, тонкие светлые волосы — как у Лизель, его матери, с довоенных фотографий. Та же непрактичная женщина, не глупая, но наивная, романтичная, которая боготворила мужа, его отца, и не смогла жить без него, и глушила себя, чтобы не испытывать боль. И о его матери, слабой и чувственной Лизель, Жаннетт сказала: «Твоя мать, возможно, убила своего первого мужа, чтобы выйти за твоего отца». Сколько может скрываться за светлым образом, прозрачностью женских глаз…

Он вспомнил Марию — темные серьезные глаза, на дне которых он порой замечает лукавство, игривость, сладострастие, страшный ум и осторожность. Мария умнее и несравнимо опаснее, но Альма — она таинственнее и нужнее.

Провожая его, Альма привычно спросила:

— Вы к нам на новой неделе?..

Он заглянул в ее зрачки — они не отвечали на его внимание. В желтоватых — почти отражение его — глазах стояло спокойствие. Альма моргнула.

— Обязательно, — сказал он, — я принесу вам свежие вести от Жаннетт, если захотите.

— Лучше приглашайте Жаннетт к нам, мы соскучились. И нужно, чтобы была Софи, она веселит гостей…

Отчего-то она закусила губы. И отвернулась.

К Марии он приходил по четвергам и ждал ее после работы. Усталая, она с облегчением встречала его и пила с ним чай или любимый обоими кофе с ромом. Была она все так же зажата, движения и поза выдавали напряжение и настороженность; но за разговором она постепенно забывалась, расслаблялась, плечи ее чуть опускались, а голова склонялась немного набок, когда она слушала, и смотрела она уже без сомнения, оживленно и с любопытством. Интерес ее побуждал его говорить больше, понимание было приятно, вопросы ее — разумны и точны. Начиная говорить, поначалу она могла спотыкаться, боясь неверно выразить мысль. Но, не замечая нетерпения или недовольства, она успокаивалась и говорила далее мягче, неспешно, но логично подбирая слова. Достаточно образованной, ей не составляло труда высказываться на темы, которые его занимали: они обсуждали политику (Мария была консервативным демократом), историю (она любила викторианскую эпоху), психоанализ, новые романы и Италию. Время от времени, обычно в дни получки, они отправлялись в кино, но вкусы у них тут не совпадали: Мария любила мелодрамы и музыкальные фильмы, а он — зарубежные детективы. Других же возможностей приобщиться к искусству у них пока не было: безуспешно Мария мечтала об опере, о балете, о фортепианных концертах и, не бывая на премьерах, доставала рекламки новых постановок и коллекционировала программки, что приносились, по ее просьбе, гостями тети Жаннетт. Но лучше всего для них были катанья в трамваях. После десяти часов трамваи были пусты, но молодые люди оставались стоять на ступеньках, прислонившись спинами к закрытым дверям. Сквозь запотевшие стекла пробивались рекламы, зеленым и розовым светили фасады.

После маршрута 68 он провожал ее, уже ночью, домой.

— Ты не хочешь выпить чего-нибудь? Кофе там… чай?

— У меня свой есть, хороший, — с улыбкой сказала Мария.

— Твоя тетя спит?

— Конечно же, нет. Она встречает меня.

— О-о-о…

Чувствуя неопытность, неестественность его выражений, она его теперь не боялась.

— У тебя живут мальчики?

— Что?.. А, друзья. Мы учимся вместе. Никакие они не мальчики.

— Мужское общество сковывает, — странно сказала Мария, — впрочем, как и женское — если его слишком много.

Поняв, что ей неприятно мужское соседство, он попросил друзей съехать, чтобы она не пугалась, когда будет приходить к нему. Но все равно было странно вот так начинать: хотелось праздника, незнакомого места, без памяти, личных историй. Подумав позвать ее в К. в феврале, он придумал еще попросить Альберта дать денег взаймы: тот, хоть не общался с ним толком, имел лишние деньги и не отказывал, если был в обычном своем настроении.

— Вам, Гарденберг, очень нужно? — не изобразив неудобства, спросил Альберт.

— Очень. Очень нужно! Я бы не просил…

— Нет-нет, возьмите, — поспешно, чтобы не заставлять его повторять, сказал Альберт. — Отдадите, как сможете. Вы, наверное, хотите куда-то сводить племянницу Жаннетт?

— Не совсем. Я хочу с ней поехать в К.

— А, вы на Карнавал хотите? Я там был, замечательно, нет слов, как восхитительно! Вам с ней нужно подготовить исторические костюмы!