Вне закона - Овидий Горчаков

– Кончай! – закричал я пулеметчику Евсеенко. Он не слышал меня, и я легонько пнул его ногой. – Кончай! Наши подходят!

Прямо на нас, пылая ярче полуденного солнца, опускалась косматая ракета. Она упала у самой школы, зашипела, стреляя искрами, задымилась. И сразу завыли, завизжали пули, шлепали о бревенчатые стены, о кирпичный фундамент школы.

– Ракету! Красную ракету! – завопил я, толкая Богданова.

Богданов ругался, прижимаясь щекой и плечами к земле, – у нас не было ракетницы.

Уже не один пулемет, а, казалось, все имеющиеся в этом мире пулеметы решетили ржавскую школу. Они косили репейник и высокую траву перед окопчиками. Визгливо рикошетили пули. С шипением врезались трассирующие в дерн. Перед лицом вырастали фонтаны земли. Земля прилипала к потному лицу, забивалась в ноздри и уши, лезла в глаза. Я слился с землей, желал бы провалиться в нее. Нас спасали окопчики, но полицаи, сволочи, не успели их закончить, поленились – окопчики были слишком мелки. Отползать? Выбраться из этой чудесной ямы? Ну нет уж! Забыться, потерять сознание, переждать этот убийственный шквал…

– Пора бы, елки зеленые, и перекур объявить! – кричит мне на ухо Богданов.

На душе становится легче. Я широко, хотя и не очень естественно, улыбаюсь ему:

– Может, белый флаг выбросить? Сдаться своим?

Чей-то раздирающий душу вопль возник неожиданно, покрыл на миг шум боя и так же неожиданно и страшно оборвался. Крик, казалось, подхлестнул атакующих. Град пуль с новой силой забарабанил по стенам школы.

– Нашего ранили! – прокричал Богданов, железными пальцами разгребая землю, плотнее прижимаясь к ней.

– Нужно дать знать! – закричал я, надсаживая голос, не веря, что Богданов может слышать меня в этом грохоте. – Надо дать знать! Нас перебьют всех! Слышишь? Дать знать!

Богданов не отвечал. Я продолжал кричать, но он зажал мне ладонью рот. Справа что-то кричал Евсеенко. Я быстро повернул к нему голову, с одной щеки на другую.

– Не стреляйте! Не стреляйте! – выкрикивал он. – Тут свои! – Кашель оборвал его крик. Он посмотрел на меня дикими глазами. – Капитана убили!

– Какого капитана? Какого? – заорал я, чуть не вскочив на ноги.

– Да этого, длинного, из хозчасти… – И он снова завопил, приподымая голову: – Не стреляйте! Тут свои!

И снова раздался переворачивающий душу крик. Крик этот перешел в высокий, нечеловеческий визг. Кто-то визжал протяжно, безостановочно, не переводя дыхания. Даже все нарастающий шум боя не мог заглушить этот визг. Он лез в уши, резал и пилил мозг.

– Отползай! – заорал я и перекинулся через Богданова. – Назад! Нас всех тут… – Новая струя трассирующих пуль, прерывистой красной молнией сверкнувшая над головой, заставила меня прижаться к земле, замереть. – Отползай! – закричал я снова.

Я наткнулся на неподвижно лежащего человека, обнял его за плечи, затряс его:

– Куда ранен?

Человек не шелохнулся, не ответил. Неужели убит? Я схватил его за волосы, приподнял голову. Узнал бойца своей группы. По перекошенному лицу его ручьем катились слезы, скривленные губы что-то шептали. Мокрые щеки, вытаращенные глаза отражали переменчивое сияние разноцветных ракет. Он не был ранен, он просто обезумел от страха. Нахлынувшее на меня чувство презрения и гадливости помогло мне справиться с собственным страхом… Я полз дальше и нашел наконец раненого. Когда я дотронулся до него, он снова завизжал. Он лежал на спине, приподняв колени.

– Куда ранен? – Визг не прекращался. Я хлестнул его по щеке ладонью: – Замолчи!

Я взвалил его на спину. Он крепко, как тонущий, обхватил мою шею. Рука наткнулась на валявшуюся в окопчике винтовку. На фронте раненого полагается с оружием выносить!

Я полз и каждым нервом прислушивался к визгу маленьких свинцовых жучков… У подножия высотки – тут тоже свистели шальные пули, но их было мало, пролетали они высоко, и жить здесь можно было до глубокой старости – я спустил со спины раненого и встал, разминая руки и ноги. С холма слетел врач Мурашев. За ним бежала Алеся Буранова.

– Ну как у вас там?

– Плохо, Никитич, есть убитые. Вот раненого приволок.

– Куда ранен?

– В спину ниже талии, – деликатно ответил я, поглядывая на Алесю.

Юрий Никитич мигом скинул сумку, нагнулся над раненым, стал обшаривать его, словно обыскивал. Теперь я узнал раненого: это был Федька Иваньков, семнадцатилетний паренек из Рябиновки, совсем недавно пришедший в отряд. Никитич стал снимать с Федьки штаны, а Федька вдруг заговорил:

– Паразит! Нашел куда стрелять. Фашист проклятый, на всю жизнь осрамил. Вот гад!

– Какой там фашист… – начал было я и осекся.

– Федька с перепугу не разобрался, что его свои чуть не убили.

– Зачем ему знать это? Пусть думает, что немцы…

Я был полон удали, очень доволен собой и потому дерзко тронул Алесю Буранову за рукав и сказал с отчаянной храбростью:

– А я знаю, вас зовут Алеся! Я вас с того дня помню, в Ветринке!

Алеся подняла на меня удивленные глаза, отражавшие падающую ракету.

– Ранен в пах, – деловито констатировал врач. – Крови много потерял?

– Не знаю, – крикнул я в ответ, взбираясь бегом на высотку.

Меня так и подмывало порисоваться перед Алесей – уж больно момент был геройский, – но нельзя было забывать о товарищах…