Датский король - Владимир Корнев

Теперь Десницын заставил себя встать, несмотря на боль в ноге, кинулся искать черновики — да вот же они, все стадии творческого процесса налицо! Зримое свидетельство того, что память не обманула и он не бредит. Тогда каким образом его стихи, о существовании которых не могла знать ни одна душа, оказались напечатанными в чужом сборнике?! В телепатию, точную передачу мыслей и образов на расстоянии, Арсений не то что бы отказывался верить, но считал ее явлением исключительно редким и уж точно безблагодатным, откровенными происками темных сил. Он не столько испугался, сколько был обескуражен и возмущен: «Это моя любовь, мои ощущения, мой внутренний мир — как посмел кто-то бесцеремонно вторгнуться в него?! Разве я не сторонился всегда сомнительных новомодных увлечений — спиритизма, астрологии, буддийской философии? Разве я не искренне верую. .. или душа моя уже не принадлежит целиком Господу?!» Последняя мысль заставила Сеню содрогнуться: он быстро пролистал весь сборник — вдруг еще попадутся его стихи? Ничего своего он больше не обнаружил, даже наоборот — остальные вирши не соответствовали его вкусу и творческим принципам, в них то и дело проскальзывали вызывающая пошлость и цинизм, истерическая, натужная религиозность сочеталась с откровенным богохульством. «Значит, все-таки мелкий плагиат? Поэтому и подлинное имя скрыл: Рюрик Ивнев — типично богемный псевдоним с намеком на благородство происхождения и утонченность натуры. Звонцов такое любит… Зачем только футуристу этому понадобились мои стихи? Собственных анархических опусов мало показалось, решил чужими разбавить… Да Бог с ним, мальчишка какой-нибудь, перебесится еще, но откуда он их мог взять?! Может, и спирит, конечно, — теперь ведь все точно с ума посходили, каждая вторая гимназистка тарелки вращает и с духами общается… Только бы не сойти с ума от этих стихов — „Дар напрасный, дар случайный. .Такой ли уж случайный… Нет, все-таки я решительно ничего не понимаю!»

Трескучий звонок в прихожей заглушил этот почти беспомощный вопль души. Дверь открыл проснувшийся Иван. Оказалось, почтальон принес последний номер литературно-художественного журнала «Аполлон». Десницын выписывал его из-за серьезных монографий по искусствоведению, обзоров художественных выставок. Как художнику ему были во многом близки эстетические установки «Аполлона», стремление к «прекрасной ясности» и «стройности» классических образцов. Он любил полистать изящно изданный и прекрасно иллюстрированный альманах, а с некоторых пор стал неравнодушен и к поэтическим публикациям. Здесь никогда не печатали стремящихся к эпатажу и откровенно не признающих авторитеты молодых бунтарей вроде того, чей сборник только что обескуражил Десницына, смутив душу жутковатыми подозрениями.

Арсений с надеждой раскрыл художественный раздел и не ошибся — попалась замечательная статья о Боттичелли. Он читал о своем, возможно, самом любимом живописце, непревзойденном лирике кватроченто, и чувствовал, как становится легче и светлее, как успокаиваются нервы. Увлекшись, решил поискать еще что-нибудь подобное. Вот стихотворная подборка Максимилиана Волошина. Фамилия была на слуху — известный поэт, но вышло так, что до сих пор Арсений не был знаком с его творчеством. Подумалось: «Это может быть любопытно. Наверстаю-ка я упущенное!» «Corona astralis[192], Венок сонетов», — прочитал он заглавие, а последние строфы точно обожгли мозг:

В мирах любви — неверные кометы, —

Закрыт нам путь проверенных орбит!

Фантазия поэта расцветала на нескольких страницах. Пятнадцать сонетов, четырнадцать из которых начинались строками завершающего, изысканно развивая скрытый смысл, свернувшийся в него, как в тугой бутон. «Бутон» был тот самый сонет, который родился у Сени после памятной встречи с балериной Светозаровой — его первый поэтический опыт! Он точно помнил дату написания — такое не забывается. А в «Аполлоне» черным по белому было напечатано: «Август 1909 года. Коктебель» «Что же получается? Волошин написал это почти пять лет назад в полумифическом селении со странным названием, да еще так блестяще развернул идею…» Арсений поймал себя на том, что остальные четырнадцать стихотворений до сих пор таились где-то в неисповедимых извивах его души и что если бы он написал их тоже, то получилось бы точь-в-точь как у Волошина, слово в слово!!! Не сиди он в эти минуты на диване, наверняка не выдержал бы и упал без чувств. Теперь выходило, что он, Арсений Десницын, украл произведение у известного поэта! «Но это неправда, это невозможно! Я впервые в жизни сочинил стихи, моя любовь вдохновляла меня, моя муза диктовала их… А если допустить, что я в наваждении, кто же тогда меня морочит?»

Тут он мысленно вернулся на несколько лет назад: Германия, пустой коридор Йенского университета, покойник Ауэрбах, суливший русскому «стипендиату» дар Гёте. «Неужели старик успел совершить свой эксперимент, свой магический ритуал, и вот я унаследовал.. .Чепуха — самое важное не подтверждается! Почему, к примеру, это не проявилось сразу? Он ведь говорил тогда: «Наутро будете писать и думать как Иоганн Вольфганг, продолжите его дело». Ничего подобного не происходит и сейчас — стиль и дух моих стихов чей угодно, но не гётевский! Но что же делать-то? Где причина напасти, в каком мелком бесе? Грех, грех на мне большой — икона давит, Николай Угодник не узнает свой образ! Единожды впал в искушение, вот и расплата наступает… Но никогда ведь не поздно все исправить, отмолить! Только научил бы, наставил Господь, помог бы разобраться хоть в самом себе…». Сеня сделал первое же, что пришло в голову, схватил со стола пачку черновиков, тут же разорвал и в гневном порыве бросил на пол: «Лучше бы мне было совсем их не писать!»

Немного придя в себя, художник все же встал, чтобы навести в мастерской хотя бы видимость порядка. Голова все еще шла кругом, подташнивало, и тут он увидел среди стеклянных емкостей кусок картона с… громадной светящейся пуговицей. «Галлюцинация», — подумал он, подошел ближе — пуговица заметно уменьшилась и стала такого размера, как и была нарисована вчера, но тогда она не светилась, а была заурядной живописной миниатюрой. Когда же Арсений стал отходить — эффект увеличения и свечения становился все больше. Создавалось впечатление, что на светящемся кусочке картона лежит такая здоровенная светящаяся пуговица. После чего Арсений поспешно вернулся на диван, уткнулся лицом в спинку и из этого «убежища» испуганно спросил вошедшего Ивана:

— Что это там, на столе? Прошу, подойди поближе, посмотри, а?

Брат склонился над столом:

— Светится что-то — ты, наверное, фосфор в краски добавил. Слушай, тут просто пуговица на картонке нарисована.

— А почему большая такая?

— Не выдумывай: пуговица как пуговица… — ответил было брат, но, отойдя от стола, спохватился. — Нет, погоди-ка: она увеличивается на расстоянии и вроде больше фосфоресцирует.

Арсений подумал: «Ничего тут удивительного: оптический эффект, к тому же испарения могут действовать как наркотик, вот и кажется, что пуговица растет. Элементарный обман зрения плюс действие ядовитых паров».

— Закрой-ка эти флакончики от греха подальше! И окно открой… — попросил Арсений брата.