Сломанный меч - Толеген Касымбеков

— Хозяин куда ушел?

Старуха на вопрос не ответила — она прислушивалась к тому, что делалось в хижине.

— Рожает-то не в первый раз, просто и не знаю, что с ней случилось, мучается, бедная…

Помолчав, она сообразила, наконец, о чем ее спрашивал дервиш.

— Хозяин поле убирать пошел, пшеницу жать.

У Исхака тревожно забилось сердце. Он вспомнил человека, растерзанного волком. Старик же молча спешился.

— На вот, — протянул он старухе свой посох. — Пусть роженица держится за него во время схваток, а ты ес поддержи, помоги ей.

Повитуха ушла в хижину. Дервиш присел на землю, начал молиться. А в хижине старуха уговаривала роженицу: "Той-ана, открой глаза! Держись за эту палку. Святой старец посетил нас, открой глаза, Той-ана! Крепись, бедная моя…" Женщина стонала все громче. Исхак слушал, а перед глазами у него неотступно стояло страшное видение умирающего, истерзанного зверем бедняка. Конечно же, это его семья, это его жена мучается в родах, еще не зная, что отец ребенка уже мертв…

В лачуге заплакал новорожденный. Дервиш встал и, простерев руки в сторону кыблы, молился теперь громко о том, чтобы аллах послал лучшую долю новому своему рабу, дал ему место среди прочих, живущих на земле. Повитуха хлопотала, перевязывая младенцу пуповину, заворачивая его, потом вышла с ним на руках наружу.

— Суюнчи с вас!

— Ну вот и хорошо! — дервиш протянул ей серебряную монету.

Они вошли в хижину. Роженица лежала на постели, при виде дервиша приподнялась было… Дервиш опустился на землю справа от входа, Исхак — рядом с ним.

— Дорогие мои, надо имя дать новорожденной, — попросила повитуха. — Что, если мы назовем ее Адаш? Имя это означает "заблудшая", а ведь ей в жизни придется блуждать среди многих и многих людей…

— С надеждой, с добрыми пожеланиями надо давать ребенку имя. Не следует награждать его на всю жизнь тем, что первое в голову пришло. И не блуждать ей придется среди людей, а выбирать свою дорогу. Пусть же она найдет свое место в жизни, пусть будет счастлива и достойна уважения. Этого желаю я ей. Пусть она носит имя Бак-биби — дочь счастья!

— Спасибо вам, атаке, да сбудутся ваши слова, — слабым голосом поблагодарила мать новорожденной.

И дервиш, как того требовал обряд, трижды громко произнес имя девочки.

Кроме Бак-биби в хижине еще пятеро ребятишек. Старший — мальчик лет двенадцати. Остальные — девочки, мал мала меньше. Подобравшись поближе к матери, они украдкой разглядывали чужих людей.

— Как тебя зовут, большой джигит? — спросил Исхак у мальчика.

— Байтуган, — отвечал тот.

Исхак почувствовал, что к горлу подступают слезы, и опустил голову. "Поцелуйте за меня моих сирот…"

Подали положенное по такому случаю угощение. Отведав его, дервиш подозвал к себе Байтугана, притянул поближе, поцеловал в лоб. Потом дал ему в руку камчу.

— На, молодец, там, за дверью, стоит оседланный конь для тебя. Подарок по случаю рождения сестренки…

Мальчик взял плеть, но мать тут же его пристыдила:

— Что ты, сынок, дядя шутит…

— Не шучу я, дочка! Не стыди сына. Я дарю от чистого сердца. Бери, молодец!

И мать, и повитуха были обрадованы. Повитуха ободрила растерявшегося было и выронившего камчу Байтугана:

— Бери, бери уж теперь…

И мальчик поднял плеть.

Прощаясь, дервиш говорил:

— Не теряйте надежду на доброе. Живите с этой надеждой, с хорошими помыслами. Потеряете это — жизнь покажется беспросветной и страшной.

И в голосе его звучала затаенная печаль. Исхак поцеловал Байтугана, но не сказал ничего — боялся, что сорвется с губ горестное слово и выдаст его.

Они пошли пешком. Исхак вел своего коня в поводу. Он не знал, что с ним делать. Оглянулся. Возле хижины стоял Байтуган и смотрел им вслед, Исхак остановился.

— Байтуган!

Мальчик подбежал.

— Возьми и этого коня, Байтуган. Если отец твой вернется живым, передай, что это подарок ему от меня. От друга, скажи. Понял?

Мальчик кивнул.

— На, — передал Исхак ему повод. — Иди, и я пойду, а то отстану от своего спутника…

Он догнал дервиша, и тот сказал, не оборачиваясь:

— Верно… Умеешь брать — умей и отдавать…

До поздней осени бродил Исхак по дорогам вместе со стариком, смотрел, слушал. Он не расставался с дервишем ни в жаркие дни, ни в темные ночи, радовался тому, что судьба скрестила их пути, и не замечал, как идет время. Не испытывал огорчения оттого, что голодал, и не радовался сытости. Невзрачный старик как будто на ладони своей держал всю неизмеримость и всю малость мира и знал ему цену. Исхак слушал, как дервиш произносит строки поэтов, и постигал новый огромный мир — сокровищницу ума, красоты, нравственной чистоты. От этого человека узнал он имена Саади, Хафиза, Навои, Ясави. Из их уст прозвучали когда-то, столетия назад, слова, благородные по смыслу, и теперь их повторял старый дервиш, а его спутник вбирал все это с ненасыщаемой жадностью и наслаждался, как ребенок, который впервые отведал мед.

Это был человек, которого в народе почитали, но не смели назвать по имени — он был Святой дервиш, поэт.

Его изречения записывали и передавали из уст в уста.

Поздней осенью пришел Исхак в Ташкент, Пришел в изорванной одежде и разбитой обуви, но смотрел он теперь на все с высоты, открываемой разумом, глазами непредвзятыми и как будто заново прозревшими.

А человек этот не забыл джигита, когда-то бродившего вместе с ним, он следил за его судьбой и знал о его нынешнем положении. И пришел к нему именно в тот день и час, когда Исхак испытывал тоскливое раздражение после спора с отцом, неудачливым богословом, муллой Асаном. Приход его был так уместен и нужен сейчас, когда Исхак испытывал нужду в поддержке и помощи…

Новые придворные собрались скоро. Накрыт был обильный достархан, но ели немного — только из вежливости. Всем хотелось послушать мудреца.

— Известно, о почтенные, что путь, пройденный человеком, служит уроком будущим поколениям. Путь прямой становится образцом, путь кривой и неправедный — грозным напоминанием, — начал дервиш свою речь. — Правил когда-то в Индии мудрый султан, потомок Бабура Акбар. В Индии жили люди разных племен, говорили на разных языках, и вера была у них разная. Трудно было султану удержать в своих руках власть над страной, сохранять ее единство. Тогда Акбар призвал к себе богословов разной веры — по одному от каждой — и сказал им, что бог одни, а пророков у него много.