Сила обстоятельств - Симона де Бовуар

В начале января мы ужинали с четой Джакометти, за которыми заехали к ним домой. С очками на носу он сидел перед мольбертом, работая над очень красивым портретом Аннетты в серо-черных тонах; у стен стояли другие черно-белые портреты. Я удивилась, увидев красное пятно на палитре; засмеявшись, Джакометти показал на пол: четыре красных значка указывали место для стула, где должна была сидеть натурщица. Как всегда, меня интриговали обернутые мокрыми тряпками статуи. Раньше Джакометти ваял человеческий облик в общих чертах, а в последние десять лет пытался придать ему индивидуальность и всегда оставался неудовлетворенным. Он открыл один из бюстов, и я увидела голову Аннетты, той же силы и безусловности, что и прежние его творения. Успех был столь очевиден и на первый взгляд так прост, что невольно возникал вопрос: «Почему ему понадобилось десять лет?» Он признался, что остался доволен. На мгновение мне снова показалось важным создавать что-то с помощью гипса или слов.

Однажды в два часа ночи я проснулась от какого-то громкого шума и еще другого, слабого; на балконе я обнаружила Сартра. «Ну вот! – сказал он. – Они нас отыскали». Над улицей Сен-Гийом поднимался дым, доски вылетели на мостовую, в тишине раздавалась легкая музыка ксилофона: звуки падающих осколков стекла. Никто не шелохнулся. Только через десять минут в доме напротив зажегся свет; появились мужчины и женщины в халатах, каждый со щеткой в руках, они чистили усеянные обломками балконы, не произнося при этом ни слова; находясь рядом или друг над другом, они делали одни и те же движения, не замечая соседей. В пижамах под наброшенными пальто вышли консьержки. Наконец прибыли полицейские машины и пожарные. Я оделась и спустилась: магазин мужского белья на углу разнесло вдребезги. Меня окликнул полицейский и проследовал за мной до двери в квартиру, но, увидев, что я открываю ее, не стал спрашивать документы: меня чуть не разоблачили. Действительно ли метили в магазин? Странное совпадение. Нет, речь шла о нас, но в таком случае ОАС прекрасно информирована. На следующий день в десять часов утра к нам пришел подавленный Клод Фо: вне всякого сомнения, взрывчатка предназначалась нам. Позвонил Ланзманн: те же самые слова. Опечаленные, мы решили, что нам придется переехать; отопление отключили, и мы дрожали от холода. Однако вскоре мы с облегчением узнали, что покушение было направлено против Ромоли, «черноногого», отказавшегося собирать средства для ОАС. В его витрине огромный плакат возвещал: Магазин взорван, торговля продолжается. На всех этажах дома напротив работали стекольщики, и было видно, как бродили по своим квартирам жильцы, все такие же изолированные, несмотря на общую беду.

Прошло три дня, около одиннадцати часов вечера позвонил Фо: из «Либерасьон» ему только что сообщили, что дом № 42 на улице Бонапарта тоже взорвали. Мы нашли совпадение забавным, но когда Фо позвонил через час, он уже не смеялся: «На этот раз они точно хотели вашей погибели». Он сказал охранявшему дом полицейскому: «Я секретарь, у меня есть ключи». – «Не нужно никаких ключей!» Взрывчатку подложили над квартирой Сартра; две квартиры на шестом этаже разнесло, так же как комнаты на седьмом; квартира Сартра мало пострадала, но дверь была вырвана, и нормандский шкаф, находившийся на площадке, разлетелся на куски; начиная с четвертого этажа лестница висела в пустоте, стена обрушилась. Взрыв был ответом на митинг, который Сартр провел в Риме. На следующий день мы с Бостом пошли удостовериться в причиненном ущербе. Когда я пересекала забитый обломками двор, один из состоятельных жильцов лет пятидесяти крикнул мне в спину: «Вот что значит заниматься политикой, которая всем осточертела!»

Мы поднимались по черной лестнице, встречая жильцов с чемоданами в руках. Исчезнувший шкаф, лестница под открытым небом – все это я знала и все-таки не верила своим глазам. В квартире пол был усеян бумагами, двери выворочены, стены, потолок, паркет покрыты чем-то вроде сажи: Сартр никогда уже не сможет снова поселиться здесь, это был еще один кусок моего прошлого, который отмирал. Сартр получил много сочувственных писем и телеграмм, а также телефонных звонков, переданных Фо. Под его окнами собрались друзья, ОАС убийцы, кричали они. В ресторане к нам подошел один посетитель и, протянув руку, сказал: «Браво, месье Сартр!»

Незадолго до этого Сартр спустился утром купить газеты, когда в дверь постучали. «Полицейская префектура, – представился тучный мужчина, показывая мне свой значок. – Я ищу одного человека… писателя…» – «Кого именно?» – «Возможно, я скажу вам позже… Он проживает в доме, но так как нет консьержки… Вы живете одна?» – «Да». Он не решался уйти. Я услыхала шаги на площадке. «О каком писателе идет речь?» – «Месье Жан-Поль Сартр.» – «А вот и он!» – сказала я, когда появился Сартр. «Для месье Сартра потребовали защиты», – объяснил полицейский. То была инициатива месье Папона, он довольно странным образом обеспечивал защиту некоторых «важных лиц»: весь день у дома будет дежурить полицейский, и Сартр должен предупреждать его вечером, после того, как вернется окончательно, и тогда полицейский уйдет. «Но это лишь поможет обнаружить меня», – заметил Сартр. «В самом деле, – согласился посланник префектуры, – ведь террористы работают по ночам. Впрочем, – благодушно добавил он, – они не таскают с собой чемоданов: пакетик в кармане, и все шито-крыто. – А на прощание сказал: – Если переедете, предупредите охранника. – И заговорщическим тоном заключил: – Но вам необязательно сообщать, куда переезжаете». Итак, отныне перед нашей дверью стояли двое полицейских, они болтали с теми, что в двадцати метрах оттуда охраняли Фредерика Дюпона.

Ничего удивительного в том, что полиция узнала наш адрес: маляры, архитекторы, рабочие, которые работали на лестнице, агент по недвижимости знали, кто мы такие; поставленные в известность владельцы хотели выселить нас. Ничего не поделаешь: полиция действительно проявляла о нас слишком много заботы. Наутро после той ночи, когда прогремело восемнадцать взрывов, двое полицейских в штатском снова нанесли нам визит, они называли Сартра «мэтр» и дали ему номер телефона комиссариата, куда в случае опасности он должен обращаться за помощью. Заодно полицейские откомментировали арест двух учеников военного училища Сен-Сир, застигнутых в тот момент, когда они закладывали взрывчатку: «Парни из хороших семей! Мы ничего уже не понимаем!»

А парни из хороших семей усердствовали вовсю. В Алжире – это террор: кража оружия, рэкет, налеты на банки, стрельба, убийства, взрывчатка, бомбы. В Боне [72] взорвали мусульманский дом. В Париже взрывы гремели почти ежедневно. Из-за бомбы, подложенной на набережной Орсэ, один человек погиб, пятьдесят пять получили ранения. Между тем военный трибунал Рёйи оправдал трех офицеров, признавшихся, что они до смерти замучили пытками мусульманку, – такая откровенность привела прессу в некоторое замешательство.

У Массонов мы обедали вместе с Диего и аббатом Корром, которые только что вышли из тюрьмы. Они не без труда вновь привыкали к буржуазному одиночеству: им сразу довелось потерять шесть сотен друзей. «Так сложно встречаться здесь с людьми, – говорил Диего. – Приходится писать, звонить, назначать свидания. А там стоило лишь толкнуть дверь!»

В тот самый день, когда мы покидали бульвар Сен-Жермен, Ромоли подорвали во второй раз: у жильцов дома напротив снова были выбиты стекла, и некоторым грозил нервный срыв. Агент по недвижимости нашел нам квартиру на набережной Блерио, в огромной казарме (где, как мы позже узнали, скрывались двое оасовских убийц); это было дорого, просторно, с огромными окнами, выходившими на Сену. Когда я просыпалась, пол заливал яркий солнечный свет, в окно проникал запах деревни, и за работой мне было на что посмотреть: на другом берегу сквозь почерневшие ветки платанов видны были геометрические фасады, как на картине Бюффе; по ночам очень черная вода сверкала, вытягивая, расстилая, разбивая, преобразуя плещущие огни. На неподвижно застывшие баржи, на опустевшие берега выпал снег, в полдень он сверкал на солнце, а серые воды реки поблескивали от ласкового прикосновения чаек.