Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

свет в помещении – факелы на улице и вспышки у него в глазах. Странно, что вице-канцлер никогда никому не открыл, кто разбил стаканы. И одно время Шайтон его за это ненавидел. А потом, повзрослев, почти полюбил. Он, как ему казалось, чем-то даже стал на него похож.

В другой части университетского городка Дебора Риттер руководила операцией по освобождению томящихся в неволе животных. Зоологический исследовательский центр был построен вокруг прямоугольного здания с лужайкой. Освободители врывались в лаборатории, открывали клетки и загоны. Переворачивали стеклянные вольеры, отстегнули ошейник одной-единственной овце, которая только фыркнула и с места не сдвинулась. Освещали помещение факелами, огоньки качались, плясали, а освободители пока сбивали висячие замки и распутывали проволоку. По траве с довольным видом бродила процессия хохлатых уток, за ними следовали кролики и зайцы, белые и пестрые, которые то разбредались, то сбивались в кучу. Микки Бессик взял несколько банок и вытряхнул на траву колонии червей и жуков. Дебора Риттер, с глазами-калейдоскопами, подошла к вольерам с белыми крысами. Они таращились на нее – идите сюда, посмотрите, позвала она, – своими чудесными глазками: розовые самоцветы, багряно-огненные опалы, глядящие из чащи ощетинившихся белесых сосулек.

– Идите, голубчики! – кричала Дебора Риттер. – Идите и живите на воле!

Она вывалила их на пол, и крысы, сперва трусовато поежившись, принялись исследовать территорию. Туда же она вытряхнула пестрых мышей. Одна крыса грозно запищала, несколько мышей бросились врассыпную. Микки Бессик открыл коробку, раздался пронзительный писк, и пара желтых челюстей впилась ему в палец. Он стряхнул разъяренную курчавую тварь на землю. Через десять дней его рана начала нарывать и гноиться. Затем кисть распухла, рука и плечо опухли и посинели. Он пролежал в больнице месяц и написал несколько стихотворений о ночных сиделках и стонах в темноте.

Вальтраут Росс выпустила на волю нескольких перебинтованных кошек, некоторые, как в дурмане, затрусили прочь, некоторые еле стояли на ногах, а одна упала и больше не двигалась.

Стайки мелких птиц выпархивали из клеток, разлетались в ночи. Птицы от освобождения выиграли больше остальных, потому что смогли улететь дальше лужайки, двора и зданий.

Кристофера Кобба предупредили, он метался в поисках помощи и наткнулся на Винсента Ходжкисса и Маркуса Поттера. Когда они добрались до Исследовательского центра, погромщиков-спасателей уже не было. Трава, пол в лаборатории, скамейки – все как будто ожило. Сотни только что вылупившихся птенцов носились по коридорам, отчаянно пища. На крышке кофеварки роились муравьи. В темноте раздавалось кудахтанье, кряканье, шипение. Кристофер Кобб стоял перед клетками, где когда-то были зяблики, и воздевал руки к небу, словно призывая пернатых певцов. В глазах у него стояли слезы: Ходжкисс не мог понять, оплакивает он знакомых питомцев, или потерянные годы экспериментов, или и то и другое. Мимо прошел щетинистый кот с бритым брюхом, из пасти которого свисала полуживая черная мышь.

– Некоторые из них страшно опасны, – предупредил Кобб. – Бог знает, с чего начать. Многих придется убить…

Погас свет. Все здание как будто вздохнуло и погрузилось во тьму.

– Оставайтесь здесь. Постарайтесь никого не выпускать и никого не впускать. Я вызову пожарных. Или еще кого-нибудь. Смотрите, чтобы не покусали, – сказал Кобб.

Винсент и Маркус – оба не очень-то любили животных и вообще плохо разбирались в живых существах – спросили, не стоит ли водворить кого-нибудь на место.

– Нет. Охраняйте дверь. Берегитесь крыс. Была одна змея. Я ее пока не вижу, но она безобидная, милейшее создание.

Он ушел.

Винсент и Маркус бок о бок сели на траву возле двери. Они с опаской вглядывались во мрак и прислушивались к шуршанию, шорохам и писку. Пахло грязными опилками и, как подумалось Винсенту, формальдегидом. Он уставился вверх. Над двором в летнем сумраке висел тонкий серпик молодой луны.

– Не так я действовал. Надо было быть деспотом. С самого начала поставить их на место.

– Они только того и ждали.

– Но все это… этот разгром…

– Если кто-то хочет разгрома – разгромит.

Помолчали. Крупный, сильно пострадавший петух, белый, с зазубренным малиновым гребнем и трепетными крыльями, то подходил к ним, то отступал. Перья на хвосте поредели, но особенно омерзительной была шея, ощипанная, ярко-малиновая, торчащая над охапкой грудных перьев. Он вошел в пределы их видимости, уставился на них, склонив голову набок, безумными глазами с желтым ободком, и покудахтывая, удалился.

– Неагрессивный самец, – мрачно констатировал Ходжкисс.

Маркус сказал, что в таком состоянии они и правда кажутся родственниками динозавров. Клюв и гребень, чешуйчатая бородка и что-то от змей. Интересно, протянул он. В темноте Маркус, похоже, держался свободнее. Они с Ходжкиссом даже не поворачивались друг к другу, только сидели бок о бок, глядя на серую траву и смутные фигуры, которые по ней шастали. Одна привлекла внимание Ходжкисса: она то ли подпрыгивала, то ли ковыляла, Ходжкисс улыбнулся своим мыслям.

– Это утка или кролик? – спросил он у своего возлюбленного.

– Многие люди и животные – они как бы на стыке категорий. Уткокролики. Петуходинозавры. Летающие наседки.

Он провел рукой, как слепое, ищущее существо, по темной траве, и его пальцы встретились с теми длинными нежными пальцами, которыми он любовался уже несколько месяцев. И в темноте они не отдернулись, не ускользали. Руки соприкоснулись, сжали друг друга.

– Ты мне снился, – прозвучал спокойный светлый голос Маркуса Поттера. – Хорошие сны, добрые. Я думаю, во сне… мы знаем… кто мы, что мы…

– Я думаю, во сне мы оборотни. Всё превращаемся и превращаемся…

Винсент Ходжкисс сжал тонкую руку, которая ответила пожатием. Массивное бедро Ходжкисса прижалось к другому, стройному. Он хотел коснуться волос Маркуса, но жаль было отпускать руку, которая уже в его власти. Подумал: пока хватит. Пока этого достаточно, это уже больше, чем я мог надеяться.

Уилки фотографировал пожары и пляшущих, ему помогали телевизионщики, работавшие на конференции. Фредерика металась между пепелищем выставочных комнат Лонг-Ройстона и хаосом вокруг университетских зданий, когда вдруг увидела крупную фигуру в черном плаще, которая, пригнувшись, стремительно неслась по дороге прочь от Лонг-Ройстона. Пусть бежит, подумала она, но тут ей вспомнилось лицо Герарда Вейннобела. Он бросилась вслед, но Ева Вейннобел была уже далеко и мчалась на удивление быстро. Фредерика огляделась и увидела Люсгора-Павлинса. Задыхаясь, она выпалила:

– Уйдет!

– Кто уйдет?

– Вон, женщина. Это леди В.

– Уйдет?

– Она была с ними. На демонстрации. Она… это точно… она поджигала, разводила костры, устраивала игинки в Лонг-Ройстоне.

– Игинки?

– Он просил ее найти. Вернуть сюда.

– Я возьму машину. Полицейские кое-где дороги сторожат, но их мало. Меня-то пропустят. Можно ее догнать и… ну, уговорить вернуться, что