Патриарх Филарет. Тень за троном - Андрей Богданов

— Малые мои детки! Маленькие бедные остались — кому их кормить и поить?! Так ли им будет теперь, как при мне было?

— А жена моя бедная! Жива ли на удачу? Чай, замчали её туда, куда и слух никакой не зайдет!

— Мне уж что надобно? Беда на меня жена да дети: как их вспомянешь — точно рогатиной в сердце толкнет! Много они мне мешают: дай Господи слышать, чтоб их ранее Бог прибрал, я бы тому обрадовался…

— И жена, чай, тому рада, чтоб им Бог дал смерть, а мне бы уже не мешали, я бы стал промышлять одною своею душою!^[28]

Супругу Филарета Ксению Ивановну «замчали», постригши в монахини, в заонежский Толвуйский погост, где она жила под именем Марфы много лет в суровом заточении, также первое время мучаясь неизвестностью о судьбе мужа и детей.

В опалу попали двое детей Фёдора Никитича и Ксении Ивановны (остальные уже умерли). Сыну Михаилу на пути в ссылку исполнилось пять лет, дочь Татьяна была, видно, уже девицей (она скончалась 11 июля 1611 г., побывав замужем за князем Иваном Михайловичем Катыревым-Ростовским). Детей сослали на Белоозеро, оторвав от отца и матери, но все же с родственниками: с тёткой Марфой Никитичной и мужем ее князем Борисом-Хорошаем Камбулатовичем Черкасским (сыном кабардинского князя Камбулата Идаровича). Несмотря на симпатичное Годунову происхождение, князь, как свойственник Романовых, был лишен боярства и имущества, повергнут в нищету и сослан, хотя и вместе с семьёй.

Но всё-таки Белоозеро, худо-бедно, было городом, и тюремный двор ссыльных, находившийся внутри укреплений, не был совсем уж уединённым. На нём жили ещё две тетки юного Михаила Фёдоровича, будущего царя: Ульяна Семёновна, урожденная Погожева, супруга Александра Никитича Романова, и совсем засидевшаяся в девушках Анастасия Никитична. После опалы она вышла замуж за боярина князя Бориса Михайловича Лыкова-Оболенского и скончалась в 1655 г.

Князь Борис Михайлович тоже пострадал от доносов, хотя и не угодил в тюрьму, а был отослан на воеводство в Белгород. Позже, уже женившись на Анастасии Никитичне, он жаловался царю Василию Шуйскому, что «князь Дмитрий Пожарский доводил на меня ему, царю Борису, многие затейные доводы, будто бы я, сходясь с Голицыными да с князем Татевым, про него, царя Бориса, рассуждаю и умышляю всякое зло. А мать князя Дмитрия, княгиня Марья, в то же время доводила царице Марье на мою мать, будто моя мать, съезжаясь с женою князя Василия Фёдоровича Скопина-Шуйского, рассуждает про неё, царицу Марью, и про царевну Аксинью злыми словами. И за тс затейные доводы царь Борис и царица Марья на мою мать и на меня положили опалу и стали держать гнев без сыску»^[29].

Как видим, даже высшая знать доносила. Правда, князя Дмитрия Михайловича Пожарского, будущего освободителя Москвы, здесь трудно упрекнуть. Он не мог в 22 года противостоять властолюбию матери, верховой боярыни царевны Ксении Годуновой, которая мечтала стать первой дамой двора, заняв место верховой боярыни царицы Марин Григорьевны Годуновой — вместо княгини Марии Лыковой-Оболенской (в монашестве Евфимии). Пожарская добилась своего, а будущий зять Романова невинно пострадал.

Особая «опальная тюрьма» находилась в центре Белоозера, на площади, в отличие от обычных тюрем «разбойных и татиных» (для грабителей и воров), которых в маленьком городе было две. Место заточения Романовых было окружено главными зданиями города: храмами, приказной избой, дворами богачей. Это был, собственно говоря, двор: дом с теремом, хозяйственными постройками, огородом и садом. Вот только за высокую глухую ограду опальных не выпускали.

Женского ухода за Михаилом было в избытке. Помимо названных жён и девиц с ним нянчилась, несомненно, Ирина Борисовна (дочь Бориса и Анны Черкасских)^[30], а также дочери Александра Никитича и Ульяны Романовых. Единственный взрослый мужчина в этой компании, князь Черкасский, в том же 1601 г. скончался, как все и ожидали: Борис Годунов почти всегда тайно убивал опальных. Маленький Михаил остался главой ссыльного семейства.

Мальчик, вопреки страхам и ожиданиям отца, потерявшего от болезней уже несколько сыновей, рос на удивление крепким. Единственными последствиями пребывания в сплошь женском обществе стала для будущего царя некоторая романтичность характера и склонность покоряться пожеланиям дам. Впрочем, преклонение перед своей супругой было свойственно и его отцу, исполнявшему волю жены до самой её кончины.

К тому же городское заточение Михаила продолжалось недолго. В конце 1602 г. Михаилу была возвращена отцовская вотчина — село Клин в Юрьевском уезде. Княжич со всеми женщинами переехал туда. Мальчика, как и положено, воспитывал дядька из верных холопов. Михаил беззаботно скакал на копях, охотился, рос вполне здоровым юношей, крепким умственно и физически. Даже став царём, он в дни уныния, чтобы развеять тоску, будет ездить на охоту, предпочитая ходить с рогатиной (большим копьём) на медведя.

О других родичах Филарет Никитич заботился в своей ссылке гораздо меньше: «Братья уже все, Бог дал, на своих ногах!» Наверное, сострадание жене и детям, не позволившее старшему Романову «промыслить одною своею душою» п заставлявшее думать о будущем, уберегло его от злой судьбы многих родственников.

Как среди птиц, посаженных в клетку, выживает сидящая смирно, а мечущиеся и бьющиеся о прутья погибают — так не пережили опалы многие из ссыльных Романовых. Александр Никитич скончался в тоске и печали вскоре после прибытия в Усолье-Луду близ Студеного (Белого) моря. Заточения в тесной землянке холодной зимой было достаточно для умерщвления самого сильного узника. Однако народ русский не удовлетворился таким объяснением. Все говорили, что Александра удушил по приказу Годунова его охранник-пристав Леонтий Лодыженский.

Такое же обвинение возвели на Романа Тушина, пристава Михаила Никитича Романова в Перми Великой, в селе Ныроба, что лежало в семи верстах от Чердыни, на самой границе с инородцами. Михаила привезли туда зимой и, не удовлетворившись обычной охраной, решили поместить подальше от села в землянке, вырытой в мерзлой земле. Крестьяне вспоминали, как Михаил Никитич, привезенный к землянке в санях, показал свою силу: схватил сани и бросил их на десять шагов. Не полагаясь на шестерых сторожей, пристав Тушин наложил на узника тяжкие оковы: плечные в 39 фунтов, ручные в 19, ножные в 19, а замок в 10 фунтов. Русский фунт — около 454 гр., т. е. оковы Михаила Никитича весили больше 30 кг.