Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин

По итогам московской декабрьской встречи 1980 года в венгерской прессе было опубликовано сообщение, делавшее акцент именно на позиции ВСРП, заключавшейся в том, что ПОРП способна собственными силами вывести страну из сложившегося непростого положения, венгерские же коммунисты должны проявить солидарность с польскими.

В своем заключительном слове на встрече 5 декабря Брежнев выразил некоторое разочарование в том, что проблему до сих пор не удалось разрешить политическими средствами, заметил, что ситуация, при всей предпочтительности политических средств урегулирования, требует принятия чрезвычайных мер, заверив вместе с тем присутствующих, что «братская Польша» не будет оставлена союзниками в беде, и это прозвучало несколько зловеще. Тот же по сути дела тезис публично был озвучен и в феврале 1981 года на XXVI съезде КПСС. Слова в данном случае не расходились с делом. В течение первой половины 1981 года не прекращалось давление извне на руководство ПОРП, из Москвы постоянно поступали призывы навести порядок, сопровождавшиеся указаниями именно в деле расстановки и подбора кадров, а иногда и плохо скрытыми угрозами – дескать, иначе придется наводить порядок внешними силами^[787].

Угрожающий тон выполнял свою функцию, будучи призванным побудить руководство ПОРП к более решительным действиям во избежание советской военной акции. Известно, что в Генштабе с августа 1980 года разрабатывались конкретные планы ввода новых советских воинских соединений в Польшу^[788], а так называемая «комиссия Суслова», по поручению Политбюро занимавшаяся проблемами Польши, с первых недель кризиса ставила вопрос о возможном увеличении численности советского воинского контингента в Польше^[789]. Вместе с тем прямая интервенция в целях «наведения порядка» рассматривалась в Москве как крайне нежелательный вариант развития событий. В руководстве КПСС в целом осознавали, что военное вмешательство в дела более чем 30-миллионного государства, учитывая настроения большинства его населения, массовую базу оппозиции, может привести к самым непредсказуемым последствиям. Вмешательство в Афганистане в декабре 1979 года не только нарушило атмосферу Хельсинкского совещания 1975 года, возродив дух холодной войны, оно было весьма непопулярно в советском обществе, создавало определенные внутриполитические проблемы. Ввязаться в этих условиях в новую, куда более крупномасштабную авантюру было непосильно, едва ли не гибельно для советской державы, переживавшей кризисные явления в экономике, и в Кремле это до некоторой степени понимали. Показательно замечание влиятельного Ю. В. Андропова, занимавшего жесткую интервенционистскую позицию в 1968 году в условиях чехословацкого кризиса. В 1981 году в связи с Польшей он со всей определенностью говорил в среде партаппаратчиков: лимит военных решений исчерпан, надо искать средства политического давления^[790]. Надо было также принимать во внимание более жесткую позицию Запада в сравнении с 1968 годом. Отношения Москвы с Вашингтоном резко ухудшились после афганской акции в конце декабря 1979 года. А пришедший к власти в январе 1981 года президент-республиканец Р. Рейган актуализировал лозунги антисоветской направленности, напрямую касавшиеся сферы влияния СССР в Восточной Европе. В Вашингтоне постоянно давали понять Москве, что на этот раз политическая цена использования военной силы в регионе будет куда более высокой, чем в ноябре 1956 и августе 1968 года.

Как бы там ни было, после декабрьской встречи со стороны лидеров «братских партий» продолжала звучать жесткая критика руководства ПОРП за уступчивость и бездеятельность. Я. Кадар проявил больше доброжелательности, на что не могли не обратить внимания в Варшаве.

Янош Кадар, сумевший в Венгрии примирить народ с коммунистическим режимом и превративший свою страну к 1970-м годам в своего рода «витрину» социалистического содружества, обладал международным авторитетом не только в коммунистических кругах, о нем с почтением писали в 1970-е годы западные эксперты, анализировавшие истоки венгерской модели социализма^[791]. В обстановке определенного признания западным либеральным общественным мнением достоинств венгерской модели социализма во второй половине 1970-х годов активизируется внешняя политика ВНР. В 1976 году Будапешт посетила делегация Французской социалистической партии во главе с ее лидером, влиятельнейшим политиком будущим президентом Франции Ф. Миттераном. В 1977 году Кадар побывал в Риме, где встречался с итальянскими лидерами и папой римским Павлом VI, выразившим удовлетворение положением католиков в Венгрии. В 1978 году состоялся его визит в Париж по приглашению президента В. Жискар д’Эстена. В том же году видный американский дипломат (в прошлом человек из окружения Ф. Рузвельта) А. Гарриман посетил Будапешт по поручению президента Дж.

Картера, в Белом Доме зондировали возможности использования Я. Кадара в роли посредника при решении некоторых конкретных проблем советско-американских отношений. Не только в Вашингтоне, но и в Москве имели свои виды на посредническую миссию Венгрии, правда в деле налаживания не советско-американских, а советско-французских отношений после победы Ф. Миттерана летом 1981 года на президентских выборах – в Кремле знали о том, что Кадару еще в 1970-е годы удалось найти общий язык с лидером французских социалистов^[792]. Таким образом, именно к началу 1980-х годов международное признание кадаровского режима достигает своего пика, что резко контрастировало с той дипломатической изоляцией, через которую прошел режим в первые годы своего существования, после подавления революции 1956 года. Западное общественное мнение, не простив Кадару репрессий второй половины 1950-х годов, вместе с тем готово было признать его как наиболее респектабельного коммунистического политика современной эпохи. Причем ухудшавшееся экономическое положение Венгрии только стимулировало поиск внешнеторговых партнеров на Западе, возникает идея вступления страны в Международный валютный фонд, реализованная вопреки возражениям Москвы в 1982 году.