Елизавета I - Кэролли Эриксон

Но в лучшей своей форме Елизавета и впрямь бывала неотразима, что бы на ней ни было надето — черное ли, любимое ли серебристое платье. По описаниям свидетеля, на одном приеме на ней было «огромное количество драгоценностей, не только в волосах, но и на руках, и на плечах, на шее — сплошь жемчуга и изумруды. А два браслета явно стоили целое состояние».

И все же, как ни ослепительна была внешность Елизаветы, ее едва ли не затмевали исключительно гибкий ум и сила духа. Вера в собственный талант правительницы была у нее абсолютной. «Рожденная править», она обнаруживала в государственных делах такую проницательность, что с нею не мог сравниться никто из ее советников («Они просто слишком молоды», — снисходительно замечала Елизавета). При всей открытости и даже игривости она произвела на де Месса впечатление «великой королевы, которой ведомо все». Когда он представил ей секретаря своей миссии, тот опустился на колени, и королева обласкала молодого человека, заметив, что ей приходилось читать его письма. «Она слегка ухватила его за волосы, — вспоминает де Месс, — заставила подняться с колен и сделала вид, что собирается дернуть за ухо».

Что больше всего поражало де Месса в королеве, так это ее неизменная живость. Однажды она заговорила было, что стоит на краю могилы, пора бы подумать о смерти, но тут же оборвала себя. «А впрочем, господин посол, я вовсе не собираюсь умирать, — сказала она, — и вообще я не так стара, как многим кажется». И с этими словами, положившими конец аудиенции, пританцовывая, направилась в личные покои. Де Месс едва верил своим глазам.

Прежде всего острый ум королевы проявлялся, естественно, в решении государственных дел. В этом смысле она произвела на де Месса впечатление человека не только дальновидного, не только расчетливого и умудренного опытом, но и на редкость хорошо осведомленного обо всех текущих европейских событиях. Повсюду, признавалась она, у меня есть осведомители, а особенно в испанских портовых городах. Платила им Елизавета щедро, но взамен ожидала полной преданности и трудолюбия. Если отчеты, что они присылают в Лондон, не соответствуют действительности, просто говорила она, их ждет виселица. Де Месс лично наблюдал, как королева требовала, чтобы все сведения поступали прежде всего именно к ней. В Уайтхолле появился посыльный с письмами из Франции. Когда он, совершая непростительную ошибку, передал де Мессу его корреспонденцию первому и лишь затем послания, адресованные королеве, Елизавета явно выразила свое неудовольствие.

Дело, приведшее де Месса в Англию, было срочным, однако неделя проходила за неделей, а ничего не решалось. Елизавета посто янно заговаривала о чем-то постороннем, что, как давно уже понял посланник, означало лишь ее стремление затянуть переговоры и дать событиям разворачиваться «своим естественным путем». Они толковали о классиках («Ее Величество прекрасно знает античную историю, и нет предмета в этой области, по которому она не могла бы высказаться»), о том, как любит она танцы и музыку (у меня шестьдесят оркестрантов, говорила она, поглядывая на танцующих фрейлин и отбивая такт ладонями и ступнями), как ей все еще нравится играть на клавесине и как прекрасно владела она в молодости иностранными языками — лучше, чем родным.

«Великое достоинство для государыни», — откликнулся посол.

«Ну, обучить женщину разговору — дело нехитрое, — прищурилась королева. — Гораздо труднее научить ее держать язык за зубами».

Они разговаривали о религии, при этом Елизавета яростно отвергала, как злостную клевету, все, что о ней говорят в Риме. Неправда, настойчиво повторяла королева, будто она велела сжечь дом, узнав, что там нашли себе убежище более ста католичек; на самом деле их было всего одна или две. Чистая ложь, что она якобы приказала облачить католиков в медвежьи шкуры и спустить на них собак: это могут подтвердить специально засланные в Лондон папские шпионы. Пусть сплетники болтают все что угодно, но она не причинила вреда ни одному католику, если он не был изменником. Случалось, даже и изменников миловала. Совесть ее чиста, повторяла она, напоминая в этот момент отца, когда с ним заговаривали на щекотливые темы. И, повторяя известное высказывание сестры, добавила, что больше всего желала бы, чтобы в Риме могли заглянуть в глубь ее души и самолично убедиться в ее непорочности.

Наступили и прошли рождественские праздники, как всегда сопровождавшиеся пышными пирами и развлечениями. Наверняка королева танцевала с Эссексом — обидам пришел на смену мир, актеры давали спектакли. Один из них был разыгран труппой лорд- гофмейстера, среди участников которой был актер и драматург Уилл Шекспир.

На третью неделю нового года де Месс потребовал от королевы решительного ответа — что передать королю Генриху? Что Елизавета думает о войне с Испанией и в особенности как намерена распорядиться своими военными отрядами во Франции?

Этот вопрос явно задел Елизавету. «Это всего лишь грабители, которых давно следует повесить!» — выпалила она, придя в такую ярость, что посланник не на шутку испугался. Забыв, казалось, о его присутствии, королева обрушилась с проклятиями на солдат-мародеров. Речь ее напоминала злобное шипение, де Месс почти ничего не мог разобрать. Немного успокоившись, Елизавета заявила, что уже отдала приказание об их возвращении домой. Но оба понимали, что главный вопрос — заключение мира — так и остался нерешенным. Король Генрих отчаянно желал мира с Филиппом II, а Елизавета при всем своем миролюбии заставляла его продолжать войну, пусть даже, как и прежде, за свой счет. Но у нее не было выбора. Всего лишь несколько месяцев назад испанские суда обрушились всей своей мощыо на Англию, и, хоть из-за плохой погоды им пришлось вернуться домой, приходили сведения о подготовке новой военной экспедиции.

Елизавета знаком велела де Мессу подойти поближе и заговорила почти шепотом, так чтобы никто из советников не мог расслышать ее слов. У нее есть для Генриха личное сообщение. Передайте ему, ваша светлость, говорила королева, что я уже стара и к тому же скована по рукам и ногам обстоятельствами. Знать переменчива, простой народ, как бы ни выражал он любовь к своей повелительнице, тоже охвачен смутой.

«Опасности грозят со всех сторон, — продолжала Елизавета, — парламент настроен враждебно, казна истощена, уставшее от войны население, уже потерявшее двадцать тысяч человек в сражениях за рубежами страны, ропщет».

Тут Елизавета к месту привела латинскую пословицу и посмотрела на собеседника «с большой тоской во взоре». Нет никого, кто бы лучше ее знал короля Филиппа. Первый, что ли, раз она говорит о нем с де Мессом? Разве не рассказывала она ему, что за минувшие годы он пятнадцать раз подсылал к ней наемных убийц? Правда, осведомители докладывают, что сейчас он превратился едва ли не в ходячий труп, силы в нем поддерживают только врачи и дочь, сделавшаяся при нем сиделкой.

«Пусть Генрих подождет еще немного. Всего лишь несколько месяцев, не больше, и их старого общего врага не станет».

Де Месс понимал, что такое послание не порадует его повелителя да и не остановит от замирения с Испанией. Генрих оставит Елизавету одну противостоять Испании, возникнет дипломатический конфликт. Уезжал де Месс с тяжелым сердцем, и лишь обычная куртуазность королевы смягчила горечь расставания. Елизавета заговорила с ним о всяких пустяках, потом сказала, как она рада завязавшейся дружбе с посланником, отметила его дипломатический такт.