Савва Морозов. Смерть во спасение - Аркадий Савеличев

Так уж теперь получалось: никто и ни о чем не спрашивал Савву Тимофеевича Морозова. О своем приезде не предупреждал. Зинаида Григорьевна свалилась, как яблоневый снег на голову. Просто простучала каблучками по лестнице и открыла дверь. Будто в добрые времена на Спиридоньевке.

— Здравствуй, милый Саввушка! Как поживаешь?

Он как раз расхаживал по гостиной и распевал нечто несообразно-развеселое:

Ох, я‑то, я‑то,

Я‑то...

Я такой теперь, ребята!..

Зинаида Григорьевна остановилась в изумлении, но, кажется, все поняла и, подбежав, поцеловала его в щеку. Пожалуй, даже нежнее, чем обычно:

— Ты весел? Ты здоров? Славную книжицу я тебе подыскала?

Он знал, что и не особо весел, и не особо здоров, однако ж ответил утвердительно:

— Как видишь, дорогая. Твою книжицу почитываю. Брысь, тревоги!

Обоим понравилась эта наигранная бравада. Продолжалось и дальше бы, да в дверь гостиной, так и незакрытой, просунулась бравая голова полковника Крачковского:

— Не помешаю?

Он со свойственной ему непринужденностью подошел к Савве Тимофеевичу и пожал ему руку. Сразу все объяснил:

— Я, разумеется, передал привет вашей разлюбезной супруге. А пришлось порядочно задержаться в Петербурге и в Москве. Дай, думаю, предложу: не поехать ли нам вместе? Как видите!

На голоса вышел из своей комнаты и доктор Селивановский. Он правда не сразу попал в общий тон, пожаловавшись:

— Вот так всегда: то веселы без меры, то молчание на целый день. Опять же, аппетит неважный...

Заметил, заметил и он свой промах, через минуту уже иное запели:

— А впрочем, некоторая худоба Савве Тимофеевичу идет. Жирок, он вреден.

—... Как и разговоры насухо, — еще погреб семейную ладью в нужное русло полковник Крачковский. — Пойду погоняю своих олухов.

Как уж он их гонял — неизвестно, но из ближнего ресторана притопало сразу несколько официантов, тоже разбитных, как и здешние служители, молодцеватых мало. Право, Савве Тимофеевичу показалось: они ведь, шельмы, прекрасно понимают по-русски! Какое там!.. Ни единого немецкого словца. Подносы с судками — на стол, руки по швам, молчаливо уставились: все ли хорошо? Но коль парадным семейным обедом командовал Крачковский, он же и оценку дал:

— Хорошо. Свободны.

Даже необычного «гут» не прозвучало в ответ. Только мирно удаляющиеся шаги. Нет, шельмы, вы все понимаете, только плохо вас учили.

Это проникновение в сущность слуг ничего нового не добавило. Как говорится, все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!.. Где‑то он уже слышал этот глупый напев? Да где — в русском кафе, конечно. Как же Берлину обойтись без русского кафе? А они с доктором Селивановским, бегая друг от друга, все‑таки маленько пошаливали. За столом он уже вслух пропел:

— Все хорошо, прекрасная маркиза!..

Доктор Селивановский подавился куском непрожаренного жаркого — на армейской кухне, что ли, его варганили? Полковник Крачковский удовлетворенно крякнул, терзая немецкую свининку русскими зубами, которые и бычье горло могли перегрызть. Ничего не поняла только Зинаида Григорьевна — удивленно вздернула красиво подведенные бровки. Но слово — маркиза! Ей приятно пощетокало нервы.

— Певун ты, Саввушка. Ой, какой певун стал! А после Ниццы тебя хоть в оперу.

— Мне и Художественного театра хватает, — ограничил Савва Тимофеевич свои возможности. — Там ведь тоже поют.

— И Лилина, и Книппер, и Андреева, пожалуй. Трио развеселых!

К чему это она? Не только Селивановский и Крачковский — и сам‑то Савва Тимофеевич не очень понимал. Поют, как во всех драмтеатрах, пожалуй, еще и получше. Сплетни вослед женушке тащатся?

— Когда дальше‑то?

Не очень уместно прозвучал этот вопрос. Да и женушка не отличалась находчивостью:

— Иль тебе надоело здесь?

Сам муженек уже сгладил неловкость:

— Не мне надоело — мы.

Со стороны добрейшего Савелия Ивановича вполне уместна российская шутка: «Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?»

Полковник был воспитанным человеком:

— Ну что вы! Хотя Берлин не самое лучшее место для отдыха. От соотечественников с ума сойдешь! Да ведь музеи? Театры? Продолжение петербургских и московских знакомств? Когда все это приестся, вы скажете. Я обеспечу вам самый лучший проезд до Ниццы.

Прямо светская предупредительность со всех сторон. После этой застольной встречи даже Зинаида Григорьевна стала спрашивать разрешение:

— Саввушка, здесь младший из Нобелей, он нас приглашает в гости. Не будем манкировать такими знакомствами?

Он внутренне посмеялся над великосветскими словесами супружницы. Но ответил с готовностью:

— Не будем, Зинуля.

Семейная игра продолжалась с попеременным успехом. Нобели — так Нобели. И к ним съездили, как дошлые фабриканты болтая по-немецки, в который женушка могла вставить разве что «гут» да «гутен таг». И к лучшему. По крайней мере, Савва Тимофеевич мог как бы и без свидетельницы поспрошать: чего это, мол, женушка так интересуется Швецией? Нобель-младший удивился: как, вы не знаете, что госпожа Морозова хочет поместье купить в южной Швеции?

Ага, все‑таки мысль о ссылке муженька в какую‑нибудь Скандинавию не оставила темнокудрой головки. Но ведь, как говорится, посмотрим еще. Впереди Париж, Виши, Ницца. Чуть ли не по следам покойного Антона Павловича. Изобретателям динамита, и по характеру очень динамичным шведам, не терпится присоединить к своей международной империи еще и бакинскую нефть, а чего же лучше Саввы Морозова? Они могут и не знать о некоторых семейных неурядицах. Ради морозовского авторитета даже выгодные паи в своей компании предлагают. Лестно для женушки, но лестно ли для Саввы-муженька, хоть и отставленного от дела, однако ж все еще Морозова?

Он то же самое сказал: поживем — увидим.

Отдохнуть надо, отдохнуть, господа.

Не вышло без казуса, как со старшей сестрицей Александрой Тимофеевной. По роду своих занятий, он мало обращал внимания на Сашу, а она, оказывается, мучилась паршивой семейной жизнью. пока не залезла в петлю в приступе неразрешимого отчаяния. Баба, у нее же не было револьверишки! Никто из близких не заметил ее пропащей жизни, никто не поддержал. Как и племянника Серегу, упрятанного в желтый дом. Интересно, замечают ли, что происходит с Саввой? Право, ему хотелось, чтобы кто‑нибудь его пожалел. Немного ведь надо — по седеющей, в сорок‑то четыре года, дурной голове погладить.

А его опять куда‑то тащат. В Ниццу или пока в Виши? Не все ль равно?