Мария I. Королева печали - Элисон Уэйр

– Лично я ненавижу ересь в любой форме, – сказал Филипп. – В Испании я отстаивал введение инквизиции и председательствовал во время проведения аутодафе – приведения в исполнение приговора еретикам.

– Весьма похвально, сэр, – заметил Поул. – Если ересь будет искоренена, моя задача по реформированию Церкви станет гораздо легче.

– Подобная трансформация едва ли произойдет слишком быстро, – сокрушенно произнесла Мария.

– Да. Но для достижения великих целей поначалу нужно действовать осторожно, – предупредил Филипп. – Реформы требуют времени. Вы согласны, милорд кардинал?

– Весьма здравая мысль, ваше величество, – задумчиво протянул Поул.

Мария неодобрительно покосилась на мужчин. Сейчас не время соблюдать осторожность, по крайней мере не в ходе миссии по восстановлению истинной веры. Нужно быть воином Христовым, смелым и решительным. Впрочем, она не сомневалась, что, когда дойдет до дела, Филипп и Поул будут полны рвения.

* * *

За неделю до Рождества парламент принял закон, согласно которому епископы наделялись правом расследовать случаи предполагаемой ереси и предавать лиц, признанных виновными, светским властям для сожжения на костре. Каждая казнь должна была быть санкционирована королевой. Собственность осужденного еретика автоматически становилась собственностью короны.

На королеву ложилась огромная ответственность, и Филипп с Гардинером уговаривали ее действовать с величайшей осторожностью.

– Ну конечно, все так и будет, – ответила она. – Ведь мне несвойственна жестокость. Каждый еретик получит шанс обратиться. Один-единственный шанс. Однако мой христианский долг, как суверена, – заставить закоренелых еретиков получить представление об адском пламени прямо сейчас, в этом мире, чтобы они в результате раскаялись и тем самым спаслись. Если я не смогу выполнить свой священный долг, то наверняка навлеку на себя гнев Господа. И думаю, вы со мной согласитесь, лорд-канцлер, сожжение на костре окажет очищающее воздействие на остальных. Пусть закон применяется с должной суровостью, особенно в Лондоне, где протестантизм укоренился глубже, чем где либо еще. Усердно ищите и пресекайте ересь.

– Непременно, мадам, – заверил ее Гардинер.

– Я знаю, что поступаю правильно, – уже позже сказала она Филиппу, когда они, оставшись вдвоем в ее покоях, пили перед камином подогретый эль со специями. – Несмотря на свое милосердие, я не стану проявлять его по отношению к тем, кто виновен в преступлениях против Господа. Да и другим не разрешу демонстрировать снисходительность.

Филипп кивнул. Он был обеспокоен новым законом, так как хорошо понимал, что народное недовольство может рикошетом ударить по супругу королевы.

– Я восхищаюсь вашей решимостью, – наконец произнес он. – Уверен, вы не станете уклоняться от стоящей перед вами задачи. И тем не менее, Мария, заклинаю вас проявлять осторожность.

* * *

Это Рождество стало самым счастливым в жизни Марии. При дворе устраивали пышные празднования, кульминацией которых стала волнующая служба в Королевской часовне. Певчие короля присоединились к певчим королевы. Их ангельские голоса произвели на Марию настолько глубокое впечатление, что ей показалось, будто она в раю. Ее сердце воспарило к небесам, когда она услышала мессу под названием «Ибо младенец родился нам»[5], которую сочинил специально для нее в честь будущего наследника престола Томас Таллис, талантливый член Королевской часовни.

Ждать осталось меньше пяти месяцев.

Глава 35

1555 год

Однако душевный подъем, который Мария ощущала на Рождество, бесследно исчез уже к январю, когда она серьезно заболела. Врачи заверили королеву, что с ребенком в ее чреве все в порядке. Тем не менее она чувствовала себя настолько плохо, что смогла написать лишь короткую записку в ответ на одно из озабоченных писем императора. И в довершение всего Филипп становился все более беспокойным. Мария начала опасаться, что, выполнив свой долг в Англии и сделав ей ребенка, он собирается ее покинуть. Ему не терпелось отбыть в Нидерланды, чтобы сражаться с французами, чего он и не скрывал от жены. Это стало бы его первой военной кампанией, первой возможностью повысить свой престиж в глазах всего мира.

Мысль о том, что супруг может уехать до рождения ребенка, приводила Марию в отчаяние, ей становилось еще хуже. По мере приближения родов страхи все больше усиливались. В свои тридцать девять она была старовата для рождения первенца. А если роды будут опасными и тяжелыми, она хотела бы, чтобы муж находился рядом.

– Вы ведь сейчас не уедете на войну? – Она сидела на постели, кутаясь в меха и чувствуя себя совершенно несчастной. – Вы нужны мне здесь!

Филипп, присев на край постели, взял жену за руку:

– Сейчас я, возможно, буду нужнее своему отцу.

Мария разрыдалась. Нездоровье сделало королеву эмоциональной. И каждый разговор об отъезде супруга кончался истерикой и бранью. Она ничего не могла с собой поделать, прекрасно понимая, что испытывает терпение мужа, которое и так находилось на пределе. Если она продолжит в том же духе, это наверняка подтолкнет Филиппа к отъезду, что еще больше подорвет ее слабое здоровье именно тогда, когда ей понадобятся все силы. Однако именно Филипп и был силой Марии, нужно только объяснить ему, что…

Ренар, как-то утром явившийся на аудиенцию, застал королеву в слезах после очередного спора с мужем, который осторожно удалился, задаваясь вопросом, что произошло с женщиной, продемонстрировавшей небывалую решительность в церковных вопросах.

– Ваше величество! В чем причина вашей меланхолии? – поинтересовался Ренар и, когда Мария сквозь всхлипывания поведала ему о своих страхах, заявил: – Этого нельзя допустить! Сейчас особенно важно холить и лелеять ваше величество. Я поговорю с королем!

– Нет, не стоит, – вяло запротестовала Мария, но Ренар, не став слушать возражений, поспешил откланяться.

Если он возьмет на себя задачу образумить Филиппа, то лишь испортит дело, поскольку король в любом случае не любил посла и был недоволен его влиянием на Марию.

Мария ждала, что на нее вот-вот обрушатся небеса, однако Филипп промолчал. Он даже стал добрее к жене и больше не заводил разговоров об отъезде.

* * *

Первым сожженным еретиком стал Джон Роджерс, женатый священник собора Святого Павла. Он публиковал памфлеты с призывом свергнуть королеву и всех папистов, а затем перед лицом членов Совета нагло отрицал реальное присутствие Иисуса Христа в Святых Дарах. Роджерс отправился на костер в начале февраля. Как рассказывал Марии Гардинер, толпа в Смитфилде была крайне недовольна тем, что Роджерсу запретили перед смертью попрощаться с женой и одиннадцатью детьми, которые, глядя на его чудовищные мучения, выкрикивали слова утешения.

Мария старалась не поддаваться жалости и не думать о том, каково это – заживо сгореть на костре.

– Ему предлагали прощение в случае покаяния уже перед тем, как он взошел на костер, однако он предпочел упорствовать в своей ереси, – оправдывалась