Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

На завтрашний день назначался высочайший осмотр разложенных в залах дворца картографических работ. Сегодня я обошел и осмотрел эти работы; но осмотр их государем отложен до Фоминой недели.

Генерал Тотлебен выехал вечером в армию. С тем же поездом отправился мой сын навстречу персидскому шаху.

7 апреля. Пятница. Сегодня в совещании наш канцлер показал себя уже совсем выжившим из ума. Речь шла опять об ответе на предложения князя Бисмарка и англичан относительно обоюдных условий для выступления английского флота из Мраморного моря и нашей армии от Константинополя. Князь Горчаков ничего не понимал, всё перепутал и вдобавок горячился и сердился, считая себя правым. Точно так же мало понимал он и вопрос о требованиях Австрии относительно территориальных разграничений на Балканском полуострове. Мы все дивились долготерпению и спокойствию государя.

Вчера и сегодня были у меня особые совещания касательно составления инструкции генерал-адъютанту князю Дондукову-Корсакову, по случаю назначения его императорским комиссаром в Болгарии. Вчерашнее совещание было потрачено преимущественно на рассмотрение общей инструкции по делам политическим и гражданским, а сегодняшнее – почти исключительно на предположения об организации болгарской военной силы.

Во дворце происходил большой обед для офицеров возвратившегося из похода государева Гвардейского конвоя. Мы были все в походной форме.

8 апреля. Суббота. После доклада моего было обычное совещание. Сначала речь шла опять об ответе на предложения князя Бисмарка. Читали депеши нашего посланника в Берлине; из них ясно, что и на берлинских друзей нечего слишком рассчитывать. Бисмарк положительно уклоняется от участия в наших недоразумениях с Австрией; видимо, бережет более свои отношения с Веной, чем с нами. После общих вопросов политических перешли к вопросу азиатскому. Я прочел составленный протокол первого по этому предмету совещания. Протокол этот был одобрен и утвержден.

Из дворца ездил в технический комитет Интендантства. Показывали мне разные образцы и проекты по части обмундирования и снаряжения войск.

15 апреля. Суббота. Вся Страстная неделя прошла однообразно, и нечего было отмечать в дневнике. Князь Горчаков заболел; в ежедневных совещаниях политических участвовал Гирс, и через это дело шло лучше, потому что можно было каждый вопрос обсуждать спокойно, не горячась. Сегодня были приглашены, сверх обыкновенного состава совещания, еще барон Жомини, великие князья Константин Николаевич и Михаил Николаевич и граф Адлерберг.

В первый раз, можно сказать, занялись существом дела, а не одною формальною стороной дипломатических сношений; обсуждали, на какие именно уступки можем мы согласиться, чтобы успокоить непомерный аппетит Австрии и оторвать ее от союза с Англией. Тут, как говорю, в первый раз раскрыли карту, сличили границы по разным проектам, начиная с проекта Константинопольской конференции, и пришли к заключению, что должны пожертвовать единством Болгарии и согласиться на разделение ее на две области, лишь бы обе были одинаково самобытны. По моему настоянию положено противиться до крайности присоединению к Австрии узкой полосы Старой Сербии, оставляемой в виде барьера между княжествами Сербским и Черногорским, дабы не допустить непосредственного соприкосновения территорий Австрии и Болгарии. В таком смысле и решено дать инструкцию послу Новикову.

Обсуждался также и ответ графу Шувалову, которому поручается войти в прямые переговоры с маркизом Солсбери (выражавшим не раз согласие на сделку с нами). Это было бы легко сделать, если бы мы могли послушаться советов Бисмарка и уступить на всех статьях нахальным требованиям обоих наших противников. Сегодня в совещании я прямо высказал, что совет Бисмарка уступить Австрии всё, что она желает приобрести на западной половине Балканского полуострова, есть совет предательский, в интересах одной Германии. Чего же хочет Англия, мы даже еще и не знаем. Удастся ли графу Шувалову выпытать это у маркиза Солсбери, прежде чем разразится какой-нибудь неожиданный для нас катаклизм, – это вопрос.

Всю истекшую неделю я был завален работой: ко всем обычным делам прибавились награды на Пасху, приготовление инструкций для князя Дондукова-Корсакова, разговоры с приезжими начальниками округов и проч., и проч.

16 апреля. Светлое воскресенье. По обычаю, ночь Светлого воскресенья проведена во дворце, в толках о наградах, производствах, назначениях и других новостях. Производство двух великих князей главнокомандующих в фельдмаршалы, увольнение великого князя Николая Николаевича от командования армией вместе с его начальником штаба Непокойчицким, назначение главнокомандующим генерала Тотлебена, затем бесчисленное производство в полные генералы и генерал-лейтенанты занимало общее внимание, так что позабыли почти о трудном нашем политическом положении и собирающихся грозных тучах.

17 апреля. Понедельник. Несмотря на торжественный день рождения государя императора, и сегодня после обедни происходили продолжительные совещания: одно – по внешним делам политическим, другое – по вопросам внутренним. В первом совещании участвовали, кроме Гирса (канцлер всё еще болен), граф Игнатьев и граф Адлерберг. Государь снова поднял вопрос о выборе лица для назначения представителем России в Константинополе. Игнатьев, всё еще ожидавший этого назначения, окончательно устранен, и решено обратиться к князю Лобанову-Ростовскому, бывшему некогда посланником в Константинополе, а теперь товарищу министра внутренних дел. Выбор этот поддерживал всегда наследник цесаревич; но прежде канцлер противился тому, а теперь, по-видимому, сам предлагает князя Лобанова. Государь намерен завтра предложить ему пост чрезвычайного посла в Константинополе (en mission extraordinaire^[18]).

В совещании же по внутренним делам участвовали министры внутренних дел, юстиции и государственных имуществ. Беседовали опять о принятии решительных мер против проявлений революционных замыслов, всё более и более принимающих дерзкий [и смелый] характер. Рассказывали разные факты, читали тайные воззвания; между прочим встревожили государя рассказом о каком-то офицере Резервного батальона, формируемого в Петербурге (Энгельгардте), который этой ночью на попойке с товарищами высказал будто бы намерение стать на сторону бунтовщиков при предполагаемом на нынешний день восстании. Батальонный адъютант ночью же прискакал к шефу жандармов с этим донесением, а между тем Энгельгардт в испуге бежал и скрылся.

Затем свернули опять речь на студентов вообще и в особенности на Медико-хирургическую академию, Московское техническое училище, Женские медицинские курсы и проч. Мне пришлось, против всякого желания, выступить в роли защитника этих учреждений. Государь, в мрачном и тревожном настроении, заметил: «Вот как приходится мне проводить день моего рождения». Предлагались разные крутые меры: усиление и систематизирование административной высылки (Мезенцов), закрытие некоторых учебных заведений (граф Пален), усиление и вооружение полиции (Тимашев). Дошло даже до того, что произнесено было выражение «объявить Петербург на военном положении»!