Одинокая ласточка - Чжан Лин

– Эта книга называется “Теория природного развития”[12], в ней говорится про естественный отбор, который проходят все живые существа в мире.

Пока я объяснял, А-янь широко распахнула глаза, так широко, что казалось, будто они вот-вот скроют за собой щеки.

– Янь Цзидао – это какой-то учитель? – спросила А-янь, указывая на имя на обложке.

– Это один очень умный человек, знаток восточных и западных наук, – ответил я. – Но книга не его, он ее только перевел, переложил с иностранного языка на китайский.

Я поинтересовался, не забыла ли А-янь те иероглифы, которые я задавал месяц назад. Она сказала: я изо дня в день прочерчиваю их на земле щипцами, каждый иероглиф по двадцать раз, уже все запомнила. Я сказал: в следующий раз, как соберусь домой, куплю тебе прописи и карандаш, такой, у которого резинка на конце. А-янь сказала: братец Тигренок, ты вернешься в школу? Мой папа говорит, что твой папа ни за что тебя не отпустит. Я хмыкнул: если я решу уйти, кто меня удержит? Просто неохота пока с ним лаяться.

А-янь промолчала. Хотя ей было что возразить. Я понимал, какой вопрос крутится у нее на языке. Уйти-то ты уйдешь, но кто будет тебя обеспечивать? Кто даст деньги на рис и соленья, на книги, бумагу и ручку?

Но этот вопрос так и не прозвучал.

– А-янь, скажу тебе как есть: я не вернусь в школу, я пойду в солдаты, – объявил я.

А-янь остолбенела.

– Т-тебя з-забирает баочжан?[13] – спросила она надтреснутым голосом.

Я рассмеялся.

– Не, те солдаты – это так, ноль без палочки, еще винтовку в руках не держали, а уже серятся от страха. Мы с парнями из класса решили податься в Сиань.

Я не врал, просто недоговаривал. Я действительно думал отправиться в Сиань, но Сиань не был моей конечной целью. На самом деле нас тянуло в город подальше.

Нас ждал Яньань[14].

А-янь не представляла, где находится Сиань, но она догадывалась, что это далеко, в тех краях, до которых не доплыть на сампане. Она еще не успела ничего сказать, а слезы уже потекли, закапали на тыльную сторону ладоней. Ее охватила горечь. Она знала, что показывать слезы – стыдно, но сдержать их не могла.

– Ну чего ты плачешь, дурочка? Мы вступим в агитбригаду, может, и вовсе пороха не понюхаем – не помрем. Эти черти скоро весь Китай захватят, была бы ты мальчишкой, тоже пошла бы на войну.

– Но ведь у нас в Сышиибу все спокойно, – неуверенно возразила А-янь.

– На востоке, на севере, в сотне-другой ли от нас, все уже кишит японцами, – сказал я. – На городских стенах висят японские флаги, каждый, кто проходит через ворота, должен снять шапку и поклониться. Не поклонился – получай прикладом. Сама подумай, разве это все еще наша земля?

– Сотня-другая ли – вон какая даль, если плыть на сампане, это ж сколько часов надо грести? Разве у них своих мужиков нет? Почему они сами не могут себя защитить?

Я хотел растолковать ей, что каждый из нас в ответе за страну, но потом подумал и не стал ничего объяснять. Для четырнадцатилетней деревенской девочки это все сплошной темный лес.

– Вырастешь – поймешь, – сказал я.

– Дядя А-цюань с тетей знают? – спросила А-янь.

– Я уйду и тогда уже напишу им.

– Обязательно уходить? – снова спросила она.

Я кивнул.

– Яо Гуйянь, у меня к тебе одна просьба, – проговорил я с расстановкой, глядя ей в лицо.

А-янь испугалась. Яо Гуйянь – это ее полное имя, но про него никто и никогда не вспоминал, разве что один раз, когда его внесли в классный журнал в миссионерской школе. Оно такое изящное, как будто его придумал дедушка Дэшунь, наш местный житель, который зарабатывал тем, что писал за других письма. На самом деле это был спонтанный порыв мамы А-янь. Когда она забеременела, муж, уверенный в том, что родится мальчик, поскорее зажег благовония, поднес предкам жертвенные дары и по всем правилам, в соответствии с родословной книгой, выбрал имя для наследника. Но на свет появилась девочка, и отец, не воспринимая дочь всерьез, не захотел возиться с подбором имени. Всерьез он ее начал воспринимать лишь после того, как понял, что останется без сына. После родов мама А-янь увидела, что под карнизом снова вьет гнездо прошлогодняя ласточка, и без долгих раздумий нарекла дочь Гуйянь – Ласточкой, Которая Возвращается. Но для всей деревни она была просто Ласточкой – А-янь. Со временем она почти забыла, что у нее есть полное имя. Теперь, когда я впервые назвал ее Гуйянь, ей даже показалось, что я обращаюсь к кому-то другому, она поняла, что я хочу сообщить ей что-то очень важное.

– О том, что я ухожу, знаешь только ты. Присматривай за моими родителями, пока меня нет.

А-янь хотела кивнуть, но не смогла. Она боялась, что кивнет, а из глаз опять польются слезы. Она и так осрамилась, нечего больше себя позорить.

Она только сдавленно всхлипнула.

– Ну ладно, ладно, давай не будем раскисать, – попросил я. – Если вернусь живым, научу тебя читать и писать. Сделаем из тебя учительницу.

А-янь высморкалась и пошла вниз к реке. Сперва она разулась, связала узлом обувные ремешки, повесила туфли на ветку и только потом принялась босиком спускаться по лестнице. Каменные плиты влажно блестели от утреннего тумана. Сверху река казалась бездной, исторгающей белый дым; А-янь двигалась неуверенно и один раз чуть не оступилась. Обычно А-янь могла одолеть спуск хоть с закрытыми глазами. Едва ей исполнился месяц, мама начала привязывать ее к спине и брать с собой на речной берег. В детстве А-янь ходила по этой дороге с мамой, позже стала ходить в одиночку. Снова и снова, туда и обратно, уж не знаю, по скольку раз в день: промыть рис, сполоснуть овощи, постирать одежду, вычистить ночной горшок. Ее ноги помнили каждую ступень, она даже сочинила для каменных плит имена – например, третья сверху, с кривой трещиной, звалась у нее Кривороткой, двенадцатая, неровная, в щербинках, звалась Рябой, та, что еще ниже, третья от реки, с пробившимся из щели жухлым пучком аланг-аланга, звалась Желтошерсткой.

А-янь отлично знала не только ступени, но и воду. Каждый раз, когда сбор урожая подходил к концу, наши папы отправлялись на сампане в уездный центр, чтобы продать чайные листья, и А-янь иногда плыла вместе с ними. Как только у гребцов начинало ломить руки, она сама бралась за весло. Она помнила, где река начинает изгибаться, в какой излучине