Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

новую власть «с полной покорностью». На Юго-Западном фронте «объявление манифеста встречено спокойно, с сознанием важности переживаемого момента и чувством удовлетворения и веры в новое правительство». На Румынском фронте «происшедшие перемены войсками приняты спокойно», хотя на офицеров 9-й армии отречение Николая II произвело «тягостное впечатление»; в 4-й армии «большинство преклоняется перед высоким патриотизмом и самопожертвованием государя, выразившимся в акте отречения; в III конном корпусе отмечается «нервность». В Кавказской армии «к перемене строя войска отнеслись спокойно». На Балтийском флоте «переход к новому строю принят восторженно». В Черноморском флоте «последние события встречены спокойно и с пониманием важности переживаемого момента».

При этом «во всех армиях фронта многие солдаты искренно возмущались заявлениями Совета рабочих и солдатских депутатов о республике, как желании народа, и говорили: почему же нас об этом не спрашивают?»

Итак, вожди армии еще верили, что солдатскую массу удастся удержать в повиновении. Однако более проницательные люди уже чувствовали приближение неминуемой катастрофы. Так, великий князь Александр Михайлович, вспоминая события 16 марта (приезд государя в Ставку после отречения), пишет: «Даже на второй день новой «Свободной России» у меня не было никаких сомнений в том, что гражданская война в России неизбежна, и что развал нашей армии является вопросом ближайшего будущего».

Иначе и быть не могло. Крушение монархии с неизбежностью должно было привести к уничтожению армии, Генерального штаба и всех других институтов, напрямую зависевших от воли монарха.

Каплей яда, которая вызвала почти мгновенный паралич огромной военной машины Российской империи, стал приказ № 1, изданный 14 марта Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. Важнейшие пункты этого приказа гласили:

«1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.

2) Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет рабочих депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.

3) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам.

4) Приказы Военной комиссии Государственной думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.

5) Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее – должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям».

Таким образом проведение в жизнь положений приказа № 1 означало бы полный слом военной иерархии и дисциплины, переход фактической военной власти к солдатским комитетам, главенство выборного начала и произвольную смену солдатами своих начальников. Как все это должно было сказаться на боеспособности армии, нетрудно было предвидеть. Недаром многие уже тогда не сомневались в причастности к изданию приказа № 1 германского Генштаба. «Действительно, – пишет А. Керсновский, – подробный анализ приказа позволяет вынести заключение, что фактическая его часть (учреждение комитетов, обезоруживание офицеров) сделана германскими специалистами – самое построение фраз носит на себе следы влияния немецкого синтаксиса». И хотя истинных авторов приказа № 1 установить не удалось, вожаки Совета определенно ведали, что творили, принимая этот документ. Впоследствии Иосиф Гольденберг, член Петроградского Совета и редактор «Новой Жизни», откровенно признавался: «Приказ № 1 – не ошибка, а необходимость… Он является единодушным выражением воли Совета. В день, когда мы «сделали революцию», мы поняли, что если не развалить старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией. Мы не колебались: мы приняли решение в пользу последней и употребили – я смело утверждаю это – надлежащее средство».

Правда, попытка Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов сразу же распространить действие приказа № 1 на всю армию не удалась. Под давлением Временного правительства спустя четыре дня лидерам Совета пришлось отдать приказ № 2, в котором объявлялось, что предыдущий приказ относится только к войскам Петроградского гарнизона, и отменялась выборность офицеров (при сохранении результатов уже проведенных выборов). И все же одна только публикация приказа № 1 произвела разрушительный эффект. Сознавая пагубность ознакомления войск с этим документом, генерал Алексеев 17 марта полтора часа по прямому проводу убеждал военного министра Гучкова не допускать опубликования приказа N° 1, «так как это внесет полную дезорганизацию в части войск, и вести войну мы не будем в состоянии». Гучков, однако, отвечал, что надо уступить требованию представителей «освобожденной армии», и приказ был опубликован и разослан в девяти миллионах экземпляров.

После этого Алексеев прямо заявил, что теперь «единственно, что остается, это немедленно дать разрешение офицерам вне службы носить штатское платье. Только это и поможет им иногда избавляться от произвола и наглости революционных солдат».

Русское офицерство начало восхождение на Голгофу. Копившаяся злоба нижних чинов поначалу проявлялась только в их разнузданном поведении и пренебрежении к требованиям дисциплины и исполнению служебных обязанностей. Генерал Верцинский вспоминал, что 14 марта «еще не меньше половины солдат при встрече отдавала честь, затем это заметно уменьшалось с каждым днем. Одновременно стали солдатами старательно отпускаться и вычесываться из-под папах живописные чубы, и прорвало какое-то всеобщее лущение семечек; сплеванная подсолнечная шелуха в изобилии валялась на всех улицах и общественных местах. У часовых свобода очень скоро проявилась в том, что они стали сидеть, приставив винтовку к стенке… Дисциплина падала. Началось дезертирство; увольняемые в отпуск частью не возвращались или сильно запаздывали. Страшно развилась карточная игра. Стихийное развитие получило устройство спектаклей, вечеров, танцулек. К службе относились спустя рукава, и она выполнялась лишь по энерции, кое-как. Приказы плохо и не всегда исполнялись».

Вскоре, пишет Верцинский далее, активная социалистическая пропаганда привела к тому, что в солдатских комитетах зазвучали «речи, полные злобы, зависти и непримиримости к командному составу. Эта вдруг прорвавшаяся непримиримость, даже ненависть к офицерам была для большинства совершенно неожиданной, в особенности в боевой обстановке, где условия жизни офицеров и солдат мало разнились между собою и где ежедневная возможность смерти всех уравнивала. Большинство… офицеров впервые узнало о существовании глубокого классового расхождения между солдатами и офицерами, между низшими слоями населения и его более привилегированной частью».

О том, что творилось в головах распропагандированных солдат и матросов, дает представление следующий диалог с корабельным кочегаром на Черноморском флоте, записанный беллетристом Борисом Александровичем Лазаревским:

«– Д-да-а… Попили они нашей кровушки.

– Кто «они»? – спрашивал я.

– Да вот эти великие князья да министры, что с нами плавали…

– Как же они пили вашу кровь?

– Да так,