Талейран - Сергей Нечаев

Говорят, что за крупное вознаграждение и обязательство погасить его огромные долги Мирабо стал секретным агентом королевского двора. Марат, Робеспьер и некоторые другие революционеры догадались о двойной игре Мирабо и резко выступили против него. Однако до внезапной смерти последнего эта тайная сделка оставалась недоказанной, и он был похоронен с величайшими почестями. Лишь после свержения монархии 10 августа 1792 года были обнаружены документы, подтверждавшие измену Мирабо. В связи с этим его прах, первоначально помещенный в Пантеон, был выброшен оттуда и перенесен на кладбище для преступников в предместье Сен-Марсо.

Как водится, когда Мирабо умер, врачи не сумели установить точный диагноз и причину смерти. Заметим, однако, что когда Мирабо скончался, ему едва исполнилось 42 года.

Террор во Франции

Итак, 10 августа 1792 года во Франции пала монархия, король Людовик XVI и королева Мария Антуанетта были заключены под стражу, а 22 сентября в стране была провозглашена Республика.

С первых же дней Республики во Франции начался период беспощадного террора, то есть уничтожения практически без суда и следствия всех недовольных свершившимся. Идеологом и практиком террора выступил Жорж Дантон, который считал необходимым дать выход «народному гневу». Волна репрессий прокатилась по всей стране. По распоряжению Дантона тюрьмы переполнились священниками, родственниками эмигрантов и просто подозрительными лицами, на которых были получены доносы. Жертвам рубили головы усовершенствованным «гуманным способом» на гильотине, ошибочно считающейся изобретением профессора анатомии Жозефа Гильотена.

2 сентября 1792 года шайка обезумевших от крови злодеев проникла в тюрьмы и начала поголовное избиение «изменников» и «аристократов», не разбирая ни возраста, ни пола. Кровавая вакханалия длилась три дня, а официальные власти и не думали этому помешать. Напротив, толпа неистовствовала, получив полное одобрение со стороны Дантона и его соратников.

Вторая поездка в Англию

В это время, как мы уже говорили, Талейран думал лишь о том, как бы вновь уехать из Франции — как говорится, от греха подальше.

В своих «Мемуарах» он потом написал: «Моей истинной целью было уехать из Франции, где мне казалось бесполезным и даже опасным оставаться, но откуда я хотел уехать только с законным паспортом, чтобы не закрыть себе навсегда пути к возвращению»[102].

Для этого он попросил временную исполнительную власть дать ему поручение в Лондон. Формальным поводом стал научный вопрос: дело касалось введения по всему королевству единообразной системы мер и весов. В своем обосновании Талейран написал, что было бы «полезно обсудить этот вопрос сообща с Англией»[103].

В результате Дантон выдал ему паспорт, в ордере к которому было сказано: «Настоящим удостоверяется свободное передвижение Мориса Талейрана в Лондон, едущего по нашему приказанию»[104].

Эти слова, как потом выяснится, спасут Талейрану жизнь. В самом деле, «опоздай он немного — и голова его скатилась бы с эшафота еще в том же 1792 году»[105].

Он уехал 10 сентября 1792 года, а 18-го уже прибыл в Лондон. Там его с чрезвычайной любезностью принял лорд Лэнсдаун, которого он встречал в Париже. У него дома он познакомился с маркизом Гастингсом, доктором Джозефом Пристли, подружился с политиком Джорджем Каннингом (будущим британским премьер-министром), правоведом Самюэлем Ромильи, швейцарским священником Пьером Дюмоном, философом Иеремией Бентамом, а также с Джоном Генри Петти, сыном лорда Лэнсдауна, олицетворявшим собой в то время одну из надежд Англии.

Надо сказать, что связи Талейрана в Лондоне завязывались с трудом и двери многих аристократических домов оказались перед ним закрытыми. Зато в Лондоне уже находились его старые друзья Альбер Бриуа де Бомец и граф Луи де Нарбонн-Лара. И конечно же душой «французского общества» здесь были две дамы — Аделаида Эмилия де Флао и Жермена де Сталь, дочь уже много раз упомянутого Жака Неккера. Обе они были близки[106]с Талейраном, и одна даже имела от него внебрачного сына, но такие пикантные ситуации вовсе не страшили отставного епископа.

В любом случае, пребывание Талейрана в Лондоне было весьма приятным. Зато во Франции в это время он был объявлен вне закона — со всеми вытекающими из этого страшными последствиями. Дело в том, что министр внутренних дел Жан Мари Ролан де ля Платьер, осматривая Тюильри, нашел в секретном сейфе дворца письма Мирабо, разоблачающие его связи с королем, а вместе с ними — и две записки Талейрана. Они были датированы 20 апреля и 3 мая 1791 года, и из них следовало, что он предлагал тайное сотрудничество Людовику XVI. За этим последовала молниеносная реакция Конвента, и Талейран был обвинен в государственной измене. Его бумаги опечатали, в доме произвели обыск и выписали ордер на его арест. Ко всему прочему, «ордера были выписаны на арест семнадцати членов семьи Талейран-Перигор, включая его мать, хотя почти все они уже выехали из страны»[107].

Конечно же Талейран сделал все, чтобы не причислять себя к категории эмигрантов. Тем не менее английский министр иностранных дел Уильям Гренвилль, воспользовавшись законом о подозрительных иностранцах (Alien Bill), введенным им в 1793 году, дал ему, как якобы якобинцу, предписание в двадцать четыре часа покинуть Англию.

Чувство собственного достоинства заставило Талейрана протестовать против этого несправедливого решения. Он обратился к министру Генри Дендасу, к премьер-министру Уильяму Питту (младшему), а потом и к самому королю Георгу III. Когда же все его ходатайства были отвергнуты, он вынужден был подчиниться и сел на судно, которое должно было отплыть в Соединенные Штаты Америки.

Историк Александр Салле утверждает, что «Талейран оказался единственным известным человеком, находившимся тогда в Англии, по отношению к кому Питт счел необходимым применить закон об иностранцах»[108].

Естественно, возникает вопрос — почему? Конечно, 1 февраля 1793 года Французская республика объявила войну Англии, но почему «крайним» стал именно Талейран? По всей видимости, его считали одним из самых влиятельных французских эмигрантов, оказавшихся в Англии. По сути, он оказался тем самым «козлом отпущения», который был неугоден всем…