Карамзин - Владимир Муравьев

30 сентября 1821 года Карамзин писал Дмитриеву об Александре: «Кроме его любезного обхождения со мною, он имеет в себе что-то особенно привлекательное — вижу в нем более человека, нежели царя; а как вспомню, что это царь, то нахожу его еще любезнее. Дай Бог, чтобы вся Россия и потомство отдали ему со временем полную справедливость. Желаю того еще более из любви к России, нежели из любви к Александру. Судьба странным образом приблизила меня в летах преклонных к двору необыкновенному и дала мне искреннюю привязанность к тем, чьей милости все ищут, но кого редко любят».

В мае 1821 года император получил обширную «Записку» о существующем в России антиправительственном тайном обществе. Ее автор, библиотекарь Главного штаба М. К. Грибовский, был хорошо осведомлен об обществе, его целях и членах, потому что сам входил в его руководство — коренную управу. В «Записке» были названы имена главных участников — в большинстве своем гвардейских офицеров из хороших фамилий. Почти всех их Александр знал лично. Александр прочел «Записку», вернулся к страницам со списком заговорщиков. Докладывавший генерал-адъютант Васильчиков ожидал распоряжений об арестах. Но император сказал: «Дорогой Васильчиков, вы были у меня на службе с самого начала моего царствования. Вы знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения… Не мне подобает их карать…»

Зная о тайном обществе, зная заговорщиков и ничего не предпринимая против них, Александр поставил себя в ложное и странное положение. Он стал недоверчив, подозрителен, чувствовал себя бесконечно одиноким и, глядя на окружавших его, невольно думал: «Может, и этот — тайный недруг?»

Жена великого князя Николая Павловича Александра Федоровна в своих записках дает выразительный портрет Александра в последние годы его царствования: «Я не поняла подозрительного характера императора — недостаток, вообще присущий людям глухим. Не будучи положительно глухим, император мог, однако, с трудом расслышать человека, сидящего напротив его за столом, и охотнее разговаривал с своим соседом. Ему казались такие вещи, о которых никто и не думал, будто над ним смеются, будто его слушают только для того, чтобы посмеяться над ним, и будто мы делаем друг другу знаки, которых он не должен был заметить. Наконец, все это доходило до того, что становилось прискорбно видеть подобные слабости в человеке со столь прекрасным сердцем и умом». Другие мемуаристы называли причиной его подозрительности близорукость. Но, конечно, дело было в ином.

Карамзину Александр верил. Он мог убедиться в нерушимости данного им слова: до сих пор никто при дворе не знал ни о «Записке о древней и новой России», ни о «Мнении русского гражданина», между тем как множество конфиденциальнейших разговоров становилось объектом общей молвы.

Император чувствовал искренность и симпатию со стороны Карамзина и всех его домашних.

А. О. Смирнова-Россет в своих воспоминаниях описывает, как в Царском Селе Александр часто заходил к Карамзиным попить чаю. Катерина Андреевна в белом полотняном капоте разливала чай, старшая дочь Карамзина Сонюшка делала бутерброды. Царь, не имея собственной семейной жизни, объясняет Россет, «всегда искал ее у других, и ему уютно было у Карамзиных; все дети его окружали и пили с ним чай». Еще рассказывает Россет об одной анекдотической мелочи. У Карамзиных был слуга Лука, крепостной первой жены Карамзина. Он занимался тем, что шил холщовые панталоны. Когда через переднюю проходил царь, слуга, не смущаясь, продолжал заниматься своим делом. Александр, видя что-то белое и длинное, думал, что он разбирает летописи на столбцах, о чем как-то и сказал. Поэтому в кружке Россет стали называть штаны летописями.

В одном из писем Дмитриеву Карамзин рассказывает, как раскован и прост бывал у них Александр: «Мы простились вчера с любезным государем: считая минуты перед своим отъездом, он провел у нас целый час, от семи до осьми вечера; сказал, чтобы к нему не переменялись, обнял всех наших малюток, мать, отца…»

«Не только от знаков его доброго расположения к нам, но и по удостоверению, что он ревностно занимается будущим жребием России, я стал как-то спокойнее, — пишет Карамзин Дмитриеву в одном из писем 1821 года. — Впрочем, знаю, что все зависит от Провидения: наше дело только желать добра».

Разговоры Карамзина с Александром во время прогулок касались главных политических тем внешней и внутренней политики. Они были людьми одной эпохи, подвергались одним и тем же влияниям, пережили крушение одних и тех же надежд, но, несмотря на это, продолжали верить в идеалы молодости. В августе 1822 года, после одного из разговоров, Карамзин пишет царю: «Вы служите орудием Провидению. Здесь либералисты, там сервилисты, истина и добро в средине: вот Ваше место, прекрасное, славное».

В это время Карамзин формулирует свою политико-нравственную доктрину в небольшом сочинении «Мысли об истинной свободе». Высказанным в ней идеям он оставался верен до конца своих дней.