Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

Когда учитель сошел с камня, ему не аплодировали, но зато хозяева оживленно говорили и перешептывались друг с другом. Хозяин Юллё изумленно спросил учителя:

— И ты уже восстанием угрожаешь?

— Я не угрожаю... да крестьяне и не думают восставать... но следует подчеркнуть, что можно будет решить дело по праву лишь после выборов. И еще вопрос, на чьей стороне тут закон.

Об этом говорили и спорили еще долго. Когда кончились речи, хотели было начать сбор подписей, но толпа потихоньку стала рассыпаться: большинство собравшихся, не говоря ни слова, направилось к своим лошадям. Хозяева усаживались в повозки и озабоченно осматривались: как бы тут поскорее выехать. И больше им было ни до чего. Если даже к ним подходили и брали за рукав, то они отвечали уклончиво:

— Оставим пока... оглядимся получше... может, тогда... И дворяне возмущенно шипели, сбившись в кучу против церкви, пока кто-то из них не нашелся:

— Ничего, они потом поймут, когда королевский род успеет пустить крепкие корни на финской почве.

Хозяева разъехались по разным дорогам, и каждый почувствовал облегчение, оставшись наконец один. Отдохнувший конь резво помахивал хвостом и пускался рысью, чуя впереди дом. И хозяин сообщал хозяйке итог своих долгих размышлений:

— Конечно же, я на стороне этого учителя и Корри.

Отто стоял в ленивой позе, облокотись на калитку у дома церковного сторожа, и наблюдал за собранием из-под надвинутой на глаза шляпы. Когда все стали разъезжаться, он оторвался от своей опоры, сладко потягиваясь. Щеки его собрались складками, седые усы задвигались, а верхняя губа своим острячком погладила нижнюю губу. Отто глубоко вздохнул и пошел:

— Х-нда-а...

Он шел, и на лице его долго витала та же ироническая усмешка. Но потом, ближе к дому, она сменилась выражением озабоченности. Когда показались серые стены и красные наличники окон Кививуори, Отто чуть ли не каждый шаг делал с тяжелым вздохом.

— Где ваша мама, ребятки?

— Она в горенке с Войтто.

Отто прошел в избу и тихо спросил у Анны:

— Как она?

— С ребенком на руках она спокойнее... Я ей читала Евангелие, и местами она как будто слушала... Поди зайди к ней, а то она давно уже одна...

Собравшись с духом, Отто вошел в горенку. Дочь сидела в постели со спящим ребенком на руках, склонившись над ним и опираясь локтями о колени. Ее красивая аккуратная прическа расстроилась, и спутанная коса свисала с плеча. Платье измялось, она не снимала его ночью.

Элина бросила на отца торопливый, испуганный взгляд и снова наклонилась над ребенком. Отто сел рядом с нею.

— Янне обещал сделать все, что только возможно... Так что будем надеяться... но надо быть разумными во всяком случае.

Элина молча пожала плечами.

— Мне бы попросить тебя... разузнать у Янне... нельзя ли там... хоть раз повидать... слово сказать...

— Вряд ли... Да и для тебя же самой было бы хуже увидать его... Подождем... Я не хочу строить напрасных надежд. Но я все же настолько стар и столько повидал в жизни, что ничего на этом свете не могу заранее считать окончательно решенным.

Отто никогда не был особенно близок с детьми. Он привык отгораживаться своей хитроватой шутливостью.

Но теперь он говорил серьезно и сердечно. Когда дочь начала тихо плакать, он встал и бесшумно вышел из горницы. На крыльце он остановился, запустил пятерню в затылок и выругался вполголоса:

— Ой, сатана... вот уж действительно.

Ребятишки забрались на дорожный каток. Большой деревянный каток Коскела пришлось оставить под открытым небом, так как он нигде не помещался. Увидя дедушку, мальчики бросили свою игру и уставились на него, готовые расхохотаться. Потому что вообще у дедушки вечно на языке что-нибудь смешное. Однако на этот раз дедушка оказался серьезен. Он попросил ребят помочь ему перевести на другое место коней, пасущихся на привязи. Ребята охотно побежали за ним — дело и вообще-то было интересное, а тут и подавно,— они рады были отогнать запавший в душу страх. Сегодня они с самого утра во дворе: не сиделось дома после вчерашнего.

У дедушки была только одна лошадь, с тех пор как кончились отработки. А Поку — это вторая.

Они переставили на новое место приколы и деловито, по-мужски, говорили о конях и о том, насколько хватит им пастбища. И дедушка не спешил. Вернулись они домой с большой неохотой. В избе уже гремели посудой, но они с дедушкой ждали на крыльце, пока не покличут обедать. Дедушка сел посередке, а ребята — у него по бокам. Они ковыряли щепочкой в щели между ступеньками или смахивали муравья, забежавшего по ошибке на плоский камень перед крыльцом. А дедушка все смотрел куда-то в сторону деревни.

Трава во дворе была уже темная. Под ягодными кустами ее выстригли — овцам на корм. А калитка обвисла и не затворялась; видимо, привязка была уже плоха. Отто заметил это, но взгляд его скользнул мимо, без интереса.

— А пастор там был?

— Был.

— А проповедь читал?

— Читал, из Книги царей.

— А когда царь придет, он выпустит нашего папу на свободу? Мама нам читала сказку из той книги, что голодные дали.

— Поживем — увидим.

III

Наконец и письмо с горем пополам написали. Анна с Элиной побывали в Коскела, и Элина приписала туда и родительские наказы.

Юсси, правда, не смог от себя сказать ничего, да и Алма все только повторяла одно и то же:

— Напиши так... что если плохое когда сказали... то пусть простит... И что отец и мать желают ему, чтобы с богом... как придется в эту последнюю дорогу... чтоб в эту дорогу-то — с богом...

Адреса Элина написать не могла, и Анна вывела на конверте:

«Приговоренному к смерти Аксели Коскела».

Письмо отослали, и потянулись долгие, мучительные дни ожидания.

В головах у ребят все так перемешалось, что они едва ли представляли толком, в чем же дело. Им решили сказать лишь потом, когда будет получено извещение о казни. Но они, конечно, видели горе матери и знали, о ком она тихо плачет по ночам.

Анна просила всех знакомых, чтобы они при Элине даже не упоминали ни об Аксели, ни о лагерях Хеннала. Впрочем, этого едва ли стоило опасаться, так как Элина избегала