Державный - Александр Сегень

Волку-Ивану Васильевичу Курицыну было сорок семь лет от роду. В детстве и юности тихоня и неуч, в зрелые годы он вдруг стал быстро развиваться, читать книги, являть проблески ума, словно спохватился догонять во всём брата. К тридцати годам он сильно продвинулся на государевой службе, ему доверялось вести переговоры с важными иностранными сановниками, он всё ближе становился к самому государю Державному. Годом его успеха стал семитысячный год от Сотворения Мира.

Все ожидали конца света и явления Антихриста. Недавно состоялось огромное судилище над еретиками, названными жидовствующими, ибо они отрицали Христа и Новый Завет, Святую Троицу и Причастие, истребляли иконы, требовали упразднения православных обрядов, постов, молитв с упоминанием Христа, самой церковной иерархии и монашества. И лишь немногие посвящённые знали, что еретическое учение лежит куда глубже простого жидовствования, что с некоторых пор на Руси пустило корни и широко распространилось «великое и светоносное учение о краеугольном камне и премудрости»; и в число этих посвящённых в возрасте тридцати пяти лет был введён Иван-Волк Курицын.

Многих из тех, кто был связан с Фёдором, разоблачили в качестве еретиков. Им пришлось бежать — одним в Литву, другим ещё дальше — в Венгрию. Некоторые были схвачены и под пыткой донесли на старшего Курицына, признав его московским ересиархом. Но случилось чудо — Державный отвёл эти обвинения от своего любимца, хотя и перестал так глубоко доверять Фёдору, как прежде. В Новгороде архиепископ Геннадий учинил над еретиками расправу. На Москве никаких расправ не произошло. Державный ждал конца света. Но все, кто твердил о приближении Страшного суда, — все попы и монахи православные — ошиблись. А дьяк Фёдор Курицын оказался прав. Светопреставление не состоялось. Жизнь шла своим чередом, небо не свернулось в свиток, и земля не воспылала от края до края. Курицыны вновь вошли в полное и безраздельное доверие к государю Московскому и всея Руси.

Однажды в ночь на первое мая Волк спал в доме у брата на Москворецком острове. В полночь Фёдор разбудил Волка и сказал ему:

— Следуй за мной, брат мой.

Выйдя из спальни, Волк был схвачен под руки, и ему завязали глаза плотной бархатной тёмной, затем куда-то долго вели; судя по тому, что шаги становились гулкими, — в какое-то подземелье. Потом его поставили на колени, и сквозь полотно исподницы^[190] он чувствовал, что стоит на холодных и сырых камнях.

— Кто ты и зачем пришёл сюда? — раздался голос.

— Я — дьяк, Иван Васильевич, — пробормотал Курицын младший. Не зная, как ответить на второй вопрос, он сказал просто: — Я пришёл сюда с братом.

— Готов ли ты к познанию мира и его первоначал? — продолжал спрашивать его всё тот же голос.

— Готов, — кивнул Иван-Волк. Его разбирало любопытство.

— Признаешь ли ты Великого Зодчего?

— Признаю.

— Признаешь ли ты Великую Премудрость Софью?

— Признаю.

— Признаешь ли ты Краеугольный камень преткновения?

— Признаю.

— Почитаешь ли ты назарянина Иисуса — Спасителем?

Тут он запнулся и некоторое время молчал. Долгие беседы с братом давно уже подготовили его к полному отречению от Христа, и всё же нелегко было так сразу произнести сие отречение.

— Молчание твоё свидетельствует о том, что ты отнюдь не легкомысленный человек. И всё же — отвечай!

— Не почитаю.

— Отрекаешься ли ты от Иисуса, самозванно нарицавшего себя Христом-Спасителем?

Вновь немного помолчав, Иван-Волк набрал полную грудь воздуха и ответил:

— Отрекаюсь!

Тотчас бархатная темна слетела с глаз его, и он увидел себя стоящим на коленях перед каменной плитой, на которой лежал человеческий череп. В первую минуту Волк оробел и дрогнул, но всё тот же голос подбодрил его:

— Радуйся, брат наш Волк! Избавился еси от тьмы неведения и ныне очёса твои распахнулись к великому и священному знанию. Перед тобою — печать пророков, камень краеугольный и драгоценный, lapidum fulgor. Приложись губами к челу его в знак твоего благоговения.

Волк уже взял себя в руки и со спокойной совестью поцеловал мёртвую голову в лоб. Кость была такой же холодной и влажной, как пол под коленями. Приложившись губами к «печати пророков», он наконец взглянул на тех, кто окружал его. Перед ним стояли четверо незнакомцев в чёрных мантиях и чёрных клобуках, длиннобородые, похожие на жидов или греков. Справа от них Волк увидел брата своего и молодого дьяка Ивана, сына новгородского попа Максима. Слева стояли... Боже ты мой!.. сам митрополит Зосима, недавний гонитель еретиков, в том числе осудивший и попа Максима, и государев окольничий Андрей Иванович Бова. Цвет государева двора окружал Волка — первосвященник, глава посольского ведомства, любимый окольничий... А эти-то кто, которые впереди стоят? Один из них стал произносить какие-то заклинания на неизвестном Волку языке. Когда он окончил, Бова сказал Волку тем самым голосом, который обращался к нему, когда глаза закрывала темна:

— Возьми краеугольный камень и вручи его великому кормчему.

Волк бережно взял с каменной плиты череп и передал его в протянутые руки незнакомца, произносившего заклинания. Тот приложился губами к костяному лбу и сказал:

— Грядите по мне и аз сделаю вы ловцы человеком.

Волку показалось странным, что он повторил слова Христа из Евангелия, ибо только что тут произошло отречение от Иисуса. Бова и Максимов подняли его с колен и повели следом за тем, кого назвали «великим кормчим». Тот, неся перед собой череп, возглавлял шествие. Трое других незнакомцев шли слева и справа от него и несли зажжённые светильники. Пройдя шагов сорок, они очутились в подземном помещении с высоким, саженей трёх, потолком. Посреди таинственной темницы располагался каменный колодец, вокруг которого они трижды обошли, следуя за великим кормчим, а тот при этом непрестанно произносил заклинания. Когда уходили, Фёдор приблизился вплотную к колодцу и произнёс одну из своих опакушных молитв — «Отче наш», только задом наперёд.

Так состоялось посвящение Ивана-Волка в тайное сообщество отрицающих Христа и Святую Троицу. Вместо Троицы посвящённые поклонялись единому светоносному богу-строителю, его премудрости Софье, иначе по-еврейски именуемой Хохмой, и камню премудрости, камню преткновения, также называемому печатью пророков и священным адамантом. Вместо Символа веры читалось сочинённое Фёдором Курицыным «Лаодикийское послание», загадочное по смыслу, но только для непосвящённых. Кому надо, тот понимал, о чём идёт речь: