Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

А.А.: В начале 1980-х я работал директором Театра дружбы народов. Помните такие театры гастрольные? У нас не было собственной труппы, мы либо привозили на гастроли другие театры, либо творческие вечера устраивали. И вот я, не имея на то права, организовал творческие вечера Андрея Тарковского в Тбилиси.

Встречать Тарковского пришел на вокзал и Параджанов. Я с ним знаком не был. Заброшенный, никому не нужный, выглядел он, мягко говоря, эксцентрично. Я сначала решил, что это какой-то городской сумасшедший – запущенный такой. Стояла середина декабря, а он – без носков, туфли на босу ногу, причем очевидно было, что эти туфли выполняли функцию как выходной обуви, так и домашних тапочек: дома он, видимо, ходил, сминая задники. Туфли были коричневые, а задники – желтые. Одет был в сиротские короткие штаны в широкую полосочку и нитяной вытянутый свитер на голое тело; свитер задрался, оттуда голое пузо торчало без майки, я подозреваю, что и трусов на нем не было… Он и мылся всего четыре раза в год – весной, летом, осенью и зимой ходил в баню. Ванны дома не имелось, а из крана умывальника не текла вода. Она не доходила даже до второго этажа, поэтому в уборной смывали ведрами.

Довершали туалет Параджанова чудной плащ цвета школьных чернил, с отливом, и клеенчатая кепка, которую в Тбилиси называли “хинкали”. Таксисты советские такие кепки носили, на хинкали похожие. И в руке он держал пыльный букетик маленький, не знаю, где он его украл, а то, что он его украл, было несомненно. Это были то ли хризантемы, то ли бессмертники. Наверное, он стащил их у цветочного магазина – ими украшают букеты, отдельно не продают обычно.

И вот с этим букетом он подошел прямо ко мне – сразу понял, что я, так сказать, самый главный, хотя Тарковского встречало человек пятнадцать, – и на очень плохом армянском спросил: “Ты армянин?” И когда я ответил “да”, недолго думая, поинтересовался: “Чем торгуешь?” Если бы он был моложе, если бы у него не было седых волос, я бы, конечно, его послал. Но у нас не принято грубить старшим, и я ничего не нашел умнее, как ответить: “Искусством”.

Что соответствовало действительности. И тут он – а дело было, напомню, темным поздним вечером, в декабре – ткнул пальцем в обручальное кольцо червонного золота, которое бабушка мне подарила на свадьбу: “А «баджагло» на искусстве заработал?” Червонное золото на тбилисском диалекте называется “баджагло”. Я удивился: “Ничего себе, городской сумасшедший, ночью без очков червонное золото по цвету определил!” Но ответить я не успел: подбежала какая-то женщина, явно не местная, не тбилисская, и спрашивает: “Дяденька, а цветы продадите?” – “Конечно”. – “Сколько стоит?” – “А вот мои племянники… – говорит Параджанов и показывает на парней: со мной человек десять было ребят из клуба кинолюбителей. – Поцелуйте их по одному разу – и цветочки ваши”.

“Да вы шутите!” И женщина пошла прочь.

Он за ней побежал: “Ладно, ладно, дайте два рубля!” – “Нет, это дорого, дам пятьдесят копеек…”

И так, торгуясь, они удалились. В итоге он вернулся с полутора рублями, страшно счастливый. А пока его не было, я поглядел: эти ребята из клуба кинолюбителей как-то напряглись – и спросил, в чем дело. Мне отвечают: “А ты знаешь, кто это? Это Параджанов”.

Так что, когда он вернулся, я уже смотрел на него другими глазами, понимал, что он чудит. Вот такая была встреча и знакомство. Красивая, добрая. Две недели, пока Тарковского принимали, мы с Сережей виделись очень часто. И он как-то сразу ко мне проникся, у нас были общие увлечения. Я тоже приторговывал антиквариатом, “ювелиркой”, прилично в этом разбирался, и нас это как-то сблизило. И потом я ему немножко помогал: к нему бесконечно ездили люди, их надо было устраивать в гостиницу, встречать, доставать им билеты на самолеты, а в силу должности директора театра мне это было нетрудно сделать, и он не раз ко мне обращался.

А потом его арестовали…

Вот тут странности начинаются.

Когда Сережу посадили, я был просто потрясен. Понимаете, все то время, что я работал в театре, а до этого – в Доме офицеров, люди, которых я встречал, даже лучшие из них, мне страшно не нравились. Потому что они были жадные, думали только про деньги.