Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

— Прошу вас на чай.

На столе, в оплетенной виноградом беседке, стояли коньяк, вино, боржоми, разнообразные холодные закуски, но чая не было.

— Я пью вино, а вы что будете пить? — спросил Сталин, хитро заглядывая в глаза.

— Не откажусь от рюмки коньяка, — улыбнувшись, ответил маршал.

День был жаркий и легкий, ветерок, поддувавший с гор, приятно освежал собеседников.

— Черчилль хотел посадить на шею полякам правительство в изгнании во главе с Миколайчиком[65], — говорил медленно Сталин, раскуривая трубку. — По этому поводу он много раз дурил мне голову, присылал десятки писем. Но народ Польши поступил по-другому — он выбрал себе народную власть. — Сталин взглянул на Рокоссовского. — Как сейчас дела в Польше?

— Когда я видел Польшу во время войны, мне казалось, что на ее восстановление уйдут десятилетия. К счастью, я ошибся. Польша восстает из руин буквально на глазах. Народ трудится с большим энтузиазмом.

— Хорошо, товарищ Рокоссовский, — сказал Сталин, набивая трубку. — Нам надо помогать полякам. В истории наших отношений было много всякого, были и завалы, их надо расчищать. — Сталин прошелся по беседке, раскурил трубку. Потом подошел вплотную к Рокоссовскому, заглянул в глаза. — Скажите, Константин Константинович, как вы относитесь к военачальникам, которые пытаются удовлетворить ничем не обоснованные амбиции?

— Я к этому отношусь отрицательно. Каждый человек должен заниматься своим делом в пределах своей компетенции, знаний и способностей, — помолчав, ответил Рокоссовский. Он выдержал взгляд вождя и спокойно добавил: — Смотреть на людей с высоты своего амбициозного величия не пристало даже выдающимся людям.

— Золотые слова, — улыбнулся Сталин. — Спасибо вам за это. — Он снова прошелся по беседке, остановился у стола и, помахивая трубкой, сказал: — Еще спасибо вам за то, что вы, мужественно пережив нанесенную вам обиду, не топорщитесь, не играете на публику, а являетесь таким, как есть.

Сталин вновь сел за стол, и Рокоссовскому показалось, что он хочет сказать что-то важное и обдумывает, как сформулировать свои мысли. Он заговорил негромко, словно размышляя:

— Недавно я встречался с Берутом[66]. Мы много говорили с ним о Польше, о международных делах, о том, что империалисты от нас не отстанут и странам, строящим социализм, надо хорошо заниматься вооруженными силами. — Он снова прошелся вдоль стола и, выпустив струйки синеватого дыма, в лоб произнес:

— Болеслав Берут вышел на нас с настоятельной просьбой о том, чтобы мы отдали ему маршала Рокоссовского на должность министра обороны. — Сталин приблизился к гостю и, остановившись в двух шагах от него, заглядывая в глаза, спросил:

— Что думает по этому поводу сам маршал Рокоссовский?

Теперь стало ясно, ради чего был затеян этот прием. Рокоссовский молчал. Вся его военная жизнь прошла здесь, в России, тут он уже давно пустил глубокие корни. Он полюбил этот народ, обычаи, язык и сам стал частью этого народа. И теперь начинать все сначала? Надевать польский мундир? Ни за что!

Сталин, видимо, понимая, какой трудный вопрос он поставил перед гостем, тоже молчал, продолжая расхаживать из угла в угол.

— Ну, что скажете, Константин Константинович? — не выдержал слишком долгого молчания Сталин.

— В Польше есть свои талантливые военачальники, и им по плечу должность министра обороны, — ответил, смутившись, Рокоссовский. — Говорю так потому, что я их хорошо знаю.

— Вы для поляков тоже не чужой.

— Да, но я маршал Советского Союза.

Сталин сел за стол, посопел, пристально посмотрел на маршала, затем налил в рюмку коньяк, наполнил фужер вином и поднял его над столом.

— Рокоссовский у нас один, — говорил он неторопливо. — Но его опыт и талант потребовался народной Польше, и мы не можем отказать друзьям в их просьбе. Надо помочь поставить их вооруженные силы на ноги. Это в наших общих интересах.

— Я — солдат, товарищ Сталин! Интересы моей страны для меня — закон, — поднялся Рокоссовский. — Как решите, так и будет.

— Спасибо, Константин Константинович, другого ответа я от Вас не ожидал. — Сталин отпил несколько глотков вина и поставил фужер на стол. Рокоссовский пригубил коньяк, взял букет роз и с разрешения Сталина покинул беседку. У выхода с дачи его снова встретил Поскребышев и, видимо, по заданию Сталина познакомил его с окружающей местностью, пляжем, с группой высокопоставленных поляков, отдыхавших в соседнем псковском санатории.

Уже перед заходом солнца в длинной черной машине Рокоссовский возвращался к себе. За этот день на него навалилось столько переживаний и непредвиденных событий, что нервы были напряжены до предела. Через открытое окно машины он вдыхал прохладный морской воздух и думал о том, что неплохо было бы завалиться в какой-нибудь укромный уголок ресторана, поговорить со знакомым человеком, расслабиться. «Жаль, что нет напарника, а в одиночку устраивать себе застолье — глупо», — подумал он с грустью.

И какая же маршала охватила радость, когда у входа в санаторий его встретил в праздничном костюме генерал Аревадзе.

— Михаил Егорович! — воскликнул Рокоссовский. — Ты же должен быть уже в Тбилиси?

— С двумя билетами улетел сын, — сказал, добродушно улыбаясь, генерал. — Разве я мог улететь, не выпив бокала имеретинского вина со своим дорогим командующим фронтом? — Он взял под руку Рокоссовского. — Прошу, батоно![67]

Они зашли в одноместный номер, в котором был накрыт богатый стол. Рокоссовский за всю свою жизнь не слышал о себе столько хороших слов, как в эту южную лунную ночь. Аревадзе оказался не только храбрым воином, но и искусным тамадой.

Тост «За самого интеллигентного и красивого маршала», который… Тост «За храброго и смелого полководца», который… Тост «За командующего фронтом, тонко понимающего юмор»… — одним словом, тостам, анекдотам и побасенкам не было конца. Застолье закончилось только тогда, когда дежурный врач санатория напомнил, что уже время перевалило за полночь.