Войны и кампании Фридриха Великого - Юрий Ненахов

Керсновский описывает взятие Берлина кратко: «Важных результатов налет не имел». Зато он воодушевленно рассказывает о том, что казаками Краснощекова были «надлежаще перепороты прусские „газетиры“, писавшие всякие пасквили и небылицы про Россию и Русскую армию» — каждому отмерили по 25 ударов. «Мероприятие это навряд ли их сделало особенными русофилами, но является одним из самых утешительных эпизодов нашей истории». Комментировать это я не буду.

Значение экспедиции на Берлин было довольно велико. Кроме большого морального ущерба противнику был нанесен крупный материальный урон: разрушение оборонных предприятий и уничтожение запасов серьезно подорвали базу обеспечения прусской армии.

Фридрих, при первом известии о занятии Берлина, усилил гарнизоны Швейдница и Бреслау и поспешил со своей армией в Губен, чтобы отрезать корпус Чернышева от главного русского войска и разбить его наголову. Но Чернышев, Тотлебен и Ласси приняли свои меры. Узнав на третий день после взятия Берлина, что король прибыл в Губен, 11 октября они с такой поспешностью очистили город и вывели свои отряды, что на третьи сутки были уже во Франкфурте. Австрийцы, по выходе русских, наскоро ограбили город и поспешили в Саксонию. Дорогой, проходя Вильмерсдорф, имение Шверинов, они вскрыли фамильный склеп, вытащили мертвых из гробов, обобрали их и выбросили в поле. «Пример варварства, неслыханный даже между готтентотами и жителями Маркизских островов!»

Между тем в русском лагере начались детективные события: Тотлебен, почему-то считавший себя обойденным почестями в связи со взятием Берлина, написал в Петербург донос на Чернышева (обвинив его в отсутствии поддержки своих героических действий) и Ласси (якобы сговорившегося с Гюльзеном). Бумага была направлена в столицу и одновременно опубликована в кенигсбергских газетах. Оправившись от шокового эффекта этого демарша, Конференция потребовала у Тотлебена публично принести Чернышеву извинения (устно и в газетах), а также немедленного изъятия всех экземпляров его «реляции».

Тотлебен подал в отставку, но новый главком Бутурлин^[69] отклонил ее и, напротив, назначил графа командующим всеми легкими войсками армии. Казалось, конфликт исчерпан, но в это время Бутурлин получил рапорт подполковника Аша, заведовавшего делопроизводством в штабе Тотлебена. Тот писал, что «генерал Тотлебен поступает не по долгу своей присяги и, как я думаю, находится в переписке с неприятелем. Почти каждый день являются в наш лагерь прусские трубачи, а иногда и офицеры. Недавно берлинский купец Гоцковский пробыл в нашем расположении почти три дня под предлогом, что привез Тотлебену повара. Вообще Тотлебен делает эту кампанию с явственной неохотой».

Следствие показало, что, действительно, Тотлебен находился в сношениях с прусским генералом Вернером и принцем Бевернским. Перехватив шифрованное послание Тотлебена противнику (был задержан его курьер, некий польский шляхтич Саббатка), графа немедленно арестовала группа офицеров во главе с полковниками Зоричем, Биловым и Фуггером. Арест был санкционирован военным советом в составе Бутурлина, Фермера, Чернышева, Панина, Голицына и Волконского.

На допросах выяснилось, что Тотлебен вел переговоры с Гоцковским о покупке имения в Лупове и о крупном займе с прусских мануфактуристов; что за уменьшение берлинской контрибуции с 4 до 2 миллионов талеров он получил немалую мзду; что он неоднократно писал королю Фридриху и просил того о личной встрече (Тотлебен утверждал, что хотел заманить короля в ловушку и похитить его). Суд приговорил Тотлебена к смертной казни, но Елизавета заменила ее изгнанием из России с лишением всех чинов и орденов^[70].

Вообще, Фридрих придавал огромное значение шпионажу, имея своих агентов в самых высоких сферах стран-противниц. Только по России он добывал информацию от дрезденской министерской канцелярии, от австрийских офицеров, от саксонского резидента в Петербурге Функа, из штаба Фермора, от великого князя Петра Федоровича и Екатерины, от курляндского камергера Мирбаха, от русского посла в Нидерландах Головкина, от голландского министра при русском дворе Сварта, от шведского посланника графа Горна и множества других. Слова короля, что он «всегда пускает в ход золотое оружие, прежде чем взяться за стальное», блестяще подтвердились.

* * *

Даун, которому поход Фридриха в Бранденбург очистил поле для действий, немедленно выступил в Саксонию и занял неприступный лагерь, тот самый, в котором в предшествовавшем году принц Генрих так превосходно выдержал все неприятельские атаки. Саксония была теперь в руках австрийцев и имперцев. Фридрих, узнав о ретираде русских из Берлина, поворотил назад. Он должен был непременно овладеть Саксонией, иначе неприятели могли приобрести над ним решительный перевес. От успеха этого похода зависело все: если Даун его разобьет или удержит в Саксонии, тогда русские немедленно проникнут в Бранденбургские владения и там займут зимние квартиры.

Фридрих решил действовать напропалую. Как я уже говорил, Салтыков сильно занемог и получил позволение отправиться в Познань, оставив в качестве заместителя Фермора. Вместо него был послан к армии новый фельдмаршал, граф Александр Борисович Бутурлин, бывший некогда фаворитом Елизаветы и ставший фельдмаршалом, не участвуя ни в одном бою. Как полководец он во многом уступал не только Салтыкову, но и Фермору. Пока, несмотря на ненастную и холодную погоду, Бутурлин медлил с выступлением на зимние квартиры, он ждал развязки саксонских дел.

Фридрих чувствовал всю важность нового своего предприятия и, как при Лейтене, пошел ва-банк. Вот что писал он в это время маркизу д'Аржансу: «Я похож на тело, у которого каждый день отнимают по больному члену. Еще одна операция — и все кончено: или смерть, или спасение! Да поможет нам Бог, теперь его помощь необходима! Но никогда не решусь я заключить невыгодный мир. Никакие обстоятельства, никакое красноречие не принудят меня подписать собственный позор. Или я паду под развалинами отечества, или, если судьба отнимет у меня и это утешение, я сумею сам положить предел своему несчастью».