Шолохов - Валентин Осипов

Через день звонок из ЦК: принимайте в середине месяца делегацию профессоров из ГДР — вы удостоены диплома почетного доктора философии Лейпцигского университета.

Усмехнулся и предрек церемонию с речами и облачением в мантию с шапочкой. Так и случилось 15 января в Доме культуры. Однако и гости, и станичники остались премного довольными. Речь самого Шолохова ничем особым не блистала. Но он уловил настроения земляков и закончил поклоном в зал: «Спасибо всем, кто пришел сюда почтить меня в этот торжественный для меня день».

Писательские будни… Мария Петровна все чаще затаенно вздыхает. Болезни взламывают привычный для мужа творческий распорядок.

Однако ретивости в иных делах он терять не собирался. В конце месяца явился в Ростовский обком с неожиданным вразумлением: «Начинаете подготовку к 50-летию Советской власти? Так лучшим подарком будет, если построим клубы, библиотеки, больницы, школы…» Это он прознал, что значительные деньги собираются вбухать в памятники, фильмы, торжественные заседания с концертами. Еретик!

Его предупредили, что в ЦК зреет мысль видеть его во главе Союза писателей. Вспомнил: уже подступались с этим при Сталине. Тогда отказал. И сейчас с отказом. Кое-что на этот счет доверил жене и секретарю: «Если дать согласие, то как быть с писательскими планами? Я же не смогу созерцать — надо будет работать с отпущенными удилами. Но не хочу ломать свои творческие планы…»

В марте уехал в Москву. Здесь его видят в кабинетах министров — ходатай! И добился-таки строительства в своем районе и школы, и телеретранслятора, и расширения телефонной станции. Уж такие все еще оставались порядки: без столицы ничего серьезного не построить в станице. Он подумал: что же это за стиль планирования, если в социалистической экономике нужны «выбивалы»? Еретик!

Вдруг звонит в Вёшенскую — ждите, возвращаюсь. Мария Петровна с вопросом:

— Чего вдруг? Ведь хотел дождаться съезда партии…

— Решил выступить на съезде. Так буду готовиться дома. Здесь не дадут.

Приехал. Под любопытствующими приглядками всех домашних стал распаковывать чемодан и что-то увесистое в армейском чехле. Приговаривал: «Это московские гостинцы вам. Это мне юбилейные подарки — годовало-запоздалые — от Брежнева». И извлек из чехла охотничий карабин с оптическим прицелом. Всем бросилось в глаза — на прикладе табличка с гравировкой: «Другу М. А. Шолохову. Л. Брежнев. Март 1965 г.». Но тут же недоумение — в мае же прошел юбилей! Еще подарок: ящичек с копией советского вымпела, заброшенного на Венеру. Дарственный текст точь-в-точь как на карабине.

Шолохов тихо проговорил, будто сам себе, с колючей усмешкой: «Хрущев называл меня другом. Брежнев дарит, тоже другу…» Он помнил, что познакомился с полковником Брежневым в войну.

…Готовит речь для съезда. Начал с того, что несколько дней листал те письма, что увесистыми кипами приходили к нему в Вёшки. Явно хотел прочувствовать, что беспокоит его читателей и его избирателей. Некоторые комментировал секретарю.

— Черт его знает, какие есть люди, мщения требуют. Незачем это делать, да и копаться в грязи прошлого не время.

Это он прочитал письмо, автор которого требовал возмездия для тех, кто изничтожал «врагов народа». Он этого тоже требовал на XXII партсъезде в 1961 году. Но сейчас Шолохов, оказывается, думал иначе.

«Это письмо для съезда!» — сказал он, выделив обширное послание одного ростовского профессора с превеликой озабоченностью: «Пишу Вам как делегату на XXIII съезд КПСС. Поднимите свой голос в защиту родных нам Азовского моря и реки Дон. Они катастрофически гибнут как богатейшие когда-то рыбные водоемы…»

«И это в съездовскую папку!» В письме ученых Лимнологического института на Байкале прочитал: «Мы просим Вас принять участие в спасении великого и неповторимого озера…»

Размышлял и над тем, что узнал в Москве, — там то и дело среди писателей возникают разговоры о двух литераторах: Андрее Синявском и Юлии Даниэле. Они под псевдонимами печатали свои произведения с критикой советской власти на Западе. Над ними готовился суд. Примерил ситуацию на себя. Он-то в самые куда как более страшные времена 1930-х годов — террорные — иначе сражался с кривдой. Он-то впрямую — без всякого псевдонима — схватился с истинными врагами своего народа и не струсил обратиться к самому, к Сталину.

Перед отъездом на съезд высказал дома то, что полагал путеводным для себя: «Готов размолотить в порошок руководителей ЦК и Совета Министров… Но, видимо, резкое выступление не в пользу пойдет. Руководство можно поссорить с народом. Вызвать недоверие народа. А это сослужит не на пользу, а во вред».

Сборы в Москву. За семейным ужином заговорили про подступающую весну — на дворе-то уже конец марта. Кто-то про сад — мол, запустили, дерева обрезать надо. Он вдруг резко: «Не надо обрезать!» Ему про агрономию — он на своем.

…Как-то ему стали внушать — пишите, дескать, биографическую книгу. Даже предложили услуги стенографиста: диктуйте… Не загорелся.