Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

— Не вы ли, быстрокрылые птицы, принесли нам весну?..

Она уже пришла; об этом сегодня утром оповестили и гуси, появившиеся на реке.

Позавчера на Кизыр с Можарского озера пришли товарищи с последним грузом. Наконец-то переброска закончена и люди расстались с нартами, но на их плечах еще долго лежали красные рубцы от лямок.

Когда груз был снят, от нарт отвязаны веревки и шесты, их стащили на высокий берег реки; из шести нарт сделали постамент, а сверху надежно укрепили трое самых старых нарт, честно прослуживших нам, начиная с первого похода на голец Козя. Все это сооружение заканчивалось длинным шестом с маленьким флагом. Трофим Васильевич Пугачев на рядом стоявшем пне сделал надпись:

НА НИХ МЫ ПРОШЛИ СКВОЗЬ МЕРТВЫЙ ЛЕС

Саянская экспедиция. 1938 г.

Старая ель, растущая на берегу, под которой я и Павел Назарович неделю назад нашли защиту от непогоды, теперь приютила всех нас под своей густой кроной. Палаток не ставили.

Рядом с елью лежали грудами тюки с продовольствием, снаряжение, инструменты и прочее экспедиционное имущество. Лагерь был временным. Нас задерживали лошади и лодки. Вчера, в сопровождении шести человек, во главе с Пугачевым, лошади вышли с Можарского озера. Навстречу им от Кизыра рубят просеку Бурмакин и Кудрявцев. Лошади должны прийти сегодня или, во всяком случае, завтра; Лебедев с товарищами занимались поделкой лодок.

Этот день я решил посвятить маршрутной съемке и обследованию территории, лежащей юго-западнее нашего лагеря до Семеновского озера. Вдвоем с Павлом Назаровичем мы пробирались через завалы, придерживаясь все время возвышенности, идущей в желательном для нас направлении.

Выпавший недавно снег с первым теплым днем растаял, а следом за ним по равнине стал исчезать и зимний. Теперь погибшая тайга предстала во всем своем обнажении. Смотришь на нее, и кажется, будто после грандиозного побоища лежат упавшие друг на друга великаны. Какой-то неизмеримой печалью веяло от ободранных деревьев, которые еще стояли на корню.

— Была тайга, и не стало, без огня сгорела, — говорил Павел Назарович, когда мы, выйдя на одну из сопок, присели отдохнуть. — А какой лес был! Деревья — не охватить руками, не измерить глазом; день ходишь по лесу — неба не видишь. И чего только не росло в этой тайге, какого зверя не водилось! Все высохло, погибло, тяжело смотреть…

Павел Назарович, 45 лет добывая пушнину и зверя, исходил эту тайгу вдоль и поперек, и понятно было его огорчение. Он любил лес, сжился с ним, и ему тяжело было видеть его мертвым.

На смену погибшей тайге первыми пришли малинник да высоченный пырей. Еще два-три года, и они буквально заполнят это мертвое пространство. Но на нашем пути нередко попадались и одинокие кедры. На сером фоне погибших пихтовых деревьев они хорошо выделялись своей темной хвоей. Не эти ли кедры призваны стать сеятелями?! Не их ли потомству придется выдержать тяжелую борьбу с малинником да пыреем, чтобы отбить у этих пришельцев искони принадлежащие лесу земли!

В погибшей тайге не осталось троп, шли напрямик, то поднимаясь на сопку, чтобы осмотреться и сделать зарисовки, то пересекая распадки.

Пожалуй, больше половины пройденного в этот день маршрута наши ноги не касались земли. Мы перемещались по верху завала, перепрыгивая с колоды на колоду, или удерживая равновесие, шли по упавшим деревьям.

В шесть часов вечера вышли на тропу, проложенную нами от Можарского озера до Кизыра, по которой должны были уже прийти лошади, но их не было.

«Неужели что-нибудь случилось?» — терялся я в догадках.

Мы присели на колодник и решили подождать, надеясь, что они вот-вот покажутся.

Ясный солнечный день подходил к концу. Еще не наступила темнота, а уж ветерок разносил вечернюю прохладу. По глубоким циркам, окаймленным зубчатыми отвесными скалами, ложились черные тени наступающих сумерек. Объятая непробудным сном, спала в вечерней тишине погибшая тайга. В полуовале долины Кизыра виднелись гребни гор.

Я смотрел на далекий горизонт, увенчанный снежной белизною. Сколько таинственного, неразгаданного хранят в себе эти громады! Хочется как можно скорее проникнуть в глубь гор, почувствовать под ногами их гордые вершины, побывать в вечно холодных цирках, полюбоваться стадами диких оленей, никогда не видевших человека.

А лошадей все не было. Мы встали и пошли по тому направлению, откуда они должны были прийти. Солнце уже скрылось за низким горизонтом. Через полкилометра порубка, сделанная Бурмакиным и Кудрявцевым, свернула вправо и стала спускаться в ложок. Туда же, с противоположной возвышенности, подошла выбитая лошадьми тропа, и там, где она обрывалась, дымился костер. Мы спустились в ложок. Нашего появления никто не заметил.

Над прогоревшим костром висел котелок с мясом. Огня под ним не было, чуть дымились концы дров. Рядом с костром стояли чашки, лежали хлеб, ложки и сумочки с солью. Люди собрались ужинать, но усталость победила даже голод.

У меня надолго осталась в памяти эта картина. Пугачев, склонив голову на седло, спал, держа в руках ложку, которой он мешал суп; другие спали по-разному: кто полулежа, кто свернувшись в комок.

Недалеко от костра, на поляне отдыхали лошади. Все они до неузнаваемости были вымазаны грязью и имели такой измученный вид, будто их волоком тащили через завалы. Все лошади были заседланы, но откуда взялось седло, которое лежало под головой Пугачева?

— Видимо, коня бросили, — тихо произнес Павел Назарович, заметив, что я считаю лошадей. Действительно, одной лошади не хватало.

Я сложил головешки, раздул огонь и, добавив в котелок снега, разбудил людей.

— Как это я уснул? — протирая глаза и вскакивая, проговорил Трофим Васильевич. Лицо его осунулось и похудело. На его долю выпала вся тяжесть организации переброски груза на Кизыр.

Следом за Пугачевым стали подниматься и остальные. На усталых лицах лежали тонкие морщины, а на одежде появились заплаты, пришитые непривычной рукой.

— Сегодня пристрелили Гнедка, — сказал Пугачев, не глядя на меня. — Плохо и с остальными лошадьми. Если впереди все такая же мертвая тайга, то ни за что нам не довести их до сыролесья. Велик ли путь сюда от Можарских озер, а посмотрите, как все покалечились!

Он подвел меня к Маркизе (так назвали конюхи серую кобылицу за ее строптивый нрав и уродливый вид). У нее под брюхом вздулась шишка величиною со средний арбуз. Только теперь я заметил, что некоторые лошади держались на трех ногах, и почти у всех были раны. Дикарка разбила голову и с заплывшим глазом стояла