Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II - Михаил Долбилов

Не так уж удивительно, что, по логике исправника, совершенно естественная реакция священников на перетягивание их паствы в чужую конфессию приравнивается к антиправительственному выступлению. Интереснее отметить пренебрежение религиозной самоидентификацией католиков. Желая не дать ксендзам застращать бедных шляхтичей, исправник вовсе не беспокоился о том, чтó как раз и делало эти угрозы действенными, – о вере этих вроде бы почти принявших православие людей в духовную власть и авторитет католических священников. Ужас католиков при мысли о папской анафеме казался ему чем-то вроде суеверия, боязни заговора или порчи. Поскольку слабость к суевериям не мешала миллионам православных оставаться чадами церкви, постольку и в этом случае боязнь какого-то «проклятия» требовала полицейских мер против подстрекателей, но не духовного их переубеждения. Другой препоной на пути массовых обращений Сукрухо считал «то обстоятельство, что в переходе в Православие они (мелкие шляхтичи. – М.Д.) не видят для себя существенной, видимой пользы». Как и преосвященный Антоний годом ранее, могилевский исправник предлагал оказывать переходящим в православие «вспомоществование» деньгами или землей^[1121].

Губернатор Беклемишев не решился утвердить своей властью предложенный исправником план действий. Его колебания были типичны для администратора, поставленного перед нелегкой задачей: согласовать проверенные временем методы управления имперской окраиной с энтузиазмом нижестоящих чиновников-националистов. Уклончивые формулировки в письме Беклемишева Кауфману показывают, что он хотел одновременно выразить сомнение в пользе форсирования массовых переходов в православие и застраховать себя от упрека в недостаточном сочувствии патриотической инициативе своего подчиненного. Так, по поводу предложенного Сукрухо строгого надзора за контактами ксендзов с мирянами губернатор писал: «…прямые меры воспрещения такого рода действий [католического духовенства] со стороны гражданской администрации несколько щекотливы…». Губернатор не мог умолчать и том, что, кроме исправников, в обратители подались и служащие Жандармского корпуса, чьи действия не подлежат прямому губернаторскому контролю: «…усердие жандармских чинов, не только унтер-офицеров, но даже и некоторых начальников [уездных] управлений, в обращении в православие католиков выражается иногда в весьма неловкой форме…»^[1122].

Отвлечемся ненадолго от переписки между Могилевом и Вильной, чтобы на конкретном примере уяснить, в какой именно «неловкой» форме могло проявляться обратительское рвение низовых агентов власти. История эта тем любопытнее, что произошла в том же октябре 1865 года в ближайшем соседстве с Могилевским уездом – в Игуменском уезде Минской губернии. Житель шляхетского застенка (от польского «zaścianek» – селение мелкой шляхты) Белычаны Петр Толстик, едва успев принять православие, подвергся оскорблениям и даже физическому насилию со стороны братьев и племянников. Согласно рапорту начальника уездного жандармского управления капитана Кобылинского главноуправляющему III Отделением кн. В.А. Долгорукову, родственники неофита честили его «отступником католической веры» и требовали по-прежнему вносить причитающуюся с него долю семейной контрибуции. Толстик долго терпел брань, но когда один из братьев «начал кидать в него чем попало – корытом, поленом и наконец кадушкой, то Толстик сейчас объявил священнику Белычанской церкви Константиновичу, что за принятие им православия родные его бьют и требуют контрибуции». Священник немедля сообщил об этом военному уездному начальнику, который командировал в Белычаны помощника в сопровождении десятка казаков для ареста смутьянов Толстиков. Вероятно, отряду приказали не слишком спешить: за несколько часов до их появления в застенок прискакал жандармский унтер-офицер. От имени военного начальника он спросил католиков, «желают ли они принять православие», и предупредил, что «если не примут, то за буйство будут высланы в Томскую губернию». Приближение казаков сделало осязаемой эту, по всей вероятности, преувеличенную угрозу (в некотором роде эквивалент запугивания католиков проклятием от папы римского). «Добрый» жандарм добился своего: Толстики «сначала не соглашались на принятие православия, но потом родной брат Петра Толстика Петр Толстик (sic! – М.Д.) дал подписку, что согласен принять православие, лишь бы не быть высланным на поселение». «Когда же стали въезжать казаки, то все дали подписки на принятие православия, с своими семействами, которое и было совершено священником Константиновичем», – с гордостью за успех своего сметливого подчиненного заключал рапорт жандармский капитан Кобылинский^[1123]. Пожалуй, он удивился бы, доведись ему узнать, что вышестоящие администраторы находят подобную ловкость «несколько щекотливой».

Получивший к тому моменту еще несколько аналогичных донесений Кауфман разделял тревоги Беклемишева. Ознакомившись в ноябре 1865 года с письмом последнего и приложенным рапортом исправника, генерал-губернатор наложил следующую резолюцию:

Относительно разговоров и убеждений к переходу в православие шляхты исправником, помощниками его и жандармами просить губер[натора]: внушить им не проповедовать именем Правительства, которое отнюдь не должно быть вмешиваемо в разговоры о религии. Те из шляхты, которые приняли православие, должны быть предметом особой заботливости гражданской власти, и если можно им предоставить какие-либо земельные или другие выгоды в пособие для лучшего устройства их быта, то я буду ожидать особого о том представления; но ни в каком случае оно не должно иметь характера награды за переход в православие^[1124].

От внимания Кауфмана не ускользнуло, что об обращении в православие в рапорте исправника настойчиво говорится как о «желании» или даже «воле Правительства». Несмотря на решительный тон, резолюция Кауфмана и отданные на ее основе распоряжения могли быть прочитаны двояко. Если судить по риторике, генерал-губернатору претили секулярные приемы инспирирования обращений, низводящие смену веры до какой-то сделки. Однако указание «не проповедовать именем Правительства» можно было истолковать и в смысле «соблюдения приличий» для отвода глаз недоброжелателей Кауфмана в Петербурге.

Решающим толчком к ажиотажу обратительства стало громкое дело о переходе в православие более шестисот крестьян в местечке Быстрица (Быстржица, Быстшица) Виленского уезда в декабре 1865 года – всего через три недели после резолюции Кауфмана на рапорте из Могилева. Согласно версии, изложенной в официальной бюрократической переписке, невольным виновником поворота быстрицких католиков к православию стал ксендз Сульжинский, незадолго до того назначенный в тамошний приход. Прожженный вымогатель, он отказался хоронить незаконнорожденного младенца. Обвинив родителей в умерщвлении ребенка, Сульжинский потребовал уплатить ему за отпевание круглую сумму. Губернатор С.Ф. Панютин, узнав об этом, нарядил следствие. До начала суда Сульжинского заключили в монастырь. В составленном позднее подробном донесении Кауфману Панютин писал о возмущении крестьян вымогательством Сульжинского как о главной причине их отпадения от католицизма. Губернатор воздавал должное военному начальнику Виленского уезда штабс-капитану лейб-гвардии Семеновского полка князю Н.Н. Хованскому: тот из разговоров с крестьянами убедился, что «они недалеки от присоединения к православной церкви». В следующий раз Хованский прибыл в Быстрицу вместе с православным священником Антонием Петкевичем (уже знакомым нам ненавистником епископа Волончевского) «для поверки на месте искренности заявленного ему крестьянами желания присоединиться к православной церкви». На сходе крестьяне подтвердили искренность своего намерения, священник объяснил им «основные начала православной веры». Уже на следующий день к священнику явились 80 человек для «присоединения» к православию. С каждым днем число присоединяющихся росло, пока не достигло к 5 декабря 1865 года 638 человек. В этот день костел, закрытый по устному распоряжению самого Кауфмана 23 ноября, был торжественно освящен в православный храм (переделку убранства провели в рекордно короткий срок), и Быстрицкий католический приход прекратил свое существование^[1125].