Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

“Я просто не могла молчать”, – сказала 42-летняя поэт в студии своего мужа художника Бориса Мессерера.

Ссылка д-ра Сахарова, по-видимому, пустила волны тревоги в кругах интеллигенции, потому что он является одним из 231 действительного члена Академии наук. Академия – это одно из немногих учреждений интеллектуальной жизни, которое пока было защищено, хотя и слабо, от вторжения политики. Д-р Сахаров, который занимался теоретической работой, приведшей в 1953 г. к разработке советской водородной бомбы, все еще остается ее членом, несмотря на наказание за годы, отданные защите прав человека.

Мисс Ахмадулина, которая имеет татарско-итальянские корни и считается одним из величайших русских поэтов после Анны Ахматовой и Бориса Пастернака, не является диссиденткой. До сих пор она никогда не писала ни строки о политике.

В прошлом году она участвовала в безуспешной попытке 23 писателей ослабить узы цензуры изнутри системы, обратившись с просьбой об издании “Метрополя”, сборника ранее подавлявшихся работ. Просьба была отклонена, но мисс Ахмадулина, в отличие от пяти ее коллег, в результате этого ни сама не вышла, ни была исключена из официального Союза советских писателей.

Ее заявление в поддержку д-ра Сахарова, написанное белым стихом, гласит:

Когда человек вступается за человечество, очевидно

Он не боится ничего, он боится за человечество.

Но я всего лишь человек. И я боюсь, боюсь за него

И за человечество тоже.

То, что я пишу сейчас, небеспристрастно. Но

Как еще я смогу выжить.

Странно: нет других академиков, чтобы

Заступиться за Академика Сахарова.

Только я: Белла Ахмадулина, почетный член Американской академии искусств и литературы.

По тем временам это был поступок высочайшего мужества. Резонанс был огромным. Письмо бесконечно читали по радио “Свобода” и “Голосу Америки”. Президент Американской академии искусств и письменности, почетным членом которой Белла стала в 1977 году, прислала восторженные письма солидарности в поддержку Беллы.

На следующий день после публикации письма в газете в мастерскую позвонила Римма Казакова, секретарь Союза писателей: в трубке я услышал ее взволнованный голос:

– Что там еще натворила Белла? Что за письмо в “Нью-Йорк таймс”?

– Римма, там все написано верно.

– Как, как это могло случиться?

– Римма, так ты сама у нее спроси, я сейчас дам ей трубку!

– Она не станет со мной разговаривать!

– Ну почему, Римма, она с тобой поговорит, хотя бы как с прекрасной дамой, а не как с секретарем Союза писателей!

И передал трубку. Белла выслушала взволнованные тирады Риммы, многократно вопрошающей: “Как это могло случиться?!”, и ответила:

– Я передала этот текст Крейгу Уитни, чтобы он опубликовал его в “Нью-Йорк таймс”.

Римма бросила трубку.

В нашем доме воцарилась тишина. Никто не звонил.

Высказывание Беллы в защиту Сахарова произвело сильнейшее впечатление на окружающих. И, быть может, самое сильное – на наших друзей-академиков. Выдающиеся физики имели смелые взгляды не только в науке, но и в искусстве, отрицали рутину и доказывали необходимость перемен в художественной жизни. Все они были чистейшими в моральном отношении людьми, но были связаны с научно-исследовательскими коллективами, разрабатывавшими вместе с ними новые направления современной науки. Подписать декларацию в защиту Андрея Дмитриевича значило поставить под удар не только себя, но и целую отрасль науки, которую этот ученый возглавлял. Упрекать их в бездействии невозможно.

Но поразительным образом наша дружба с великими физиками иссякла. Исчезли темы для разговоров, максималистские оценки искусства обесценились. Гордая позиция замечательных специалистов по поводу современных художественных течений перестала быть интересна на фоне реальных мучений великого человека – Андрея Дмитриевича Сахарова.