Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

Но до того, в его отсутствие, 29 июля 1655 года, наполовину законченное творение было торжественно освящено. Йоост ван ден Вондел сравнивал это здание в тот летний день с «невестой, которая, гордая и богатая, готовая к танцам в свой прекраснейший день, красуется, сидя на подушке». Прошло, впрочем, еще полвека, прежде чем чудо было полностью закончено: только к вечеру проводов Старого, 1705 года была завершена последняя роспись потолка Гражданского зала. Позже это здание также станет ареной исторических событий.

В первые полтора века своего существования оно невообразимым образом совмещало в себе ратушу, здание суда, центрального банка, главного бюро полиции, художественной галереи, совета по защите детей, арсенала, бункера командования, изолятора предварительного заключения, налоговой инспекции и еще многого другого. Практически здесь были собраны все тогдашние функции власти. Это был город в городе, с Гражданским залом в качестве рынка, места встреч, агоры в буквальным смысле этого слова. Вместе с тем это был типичный республиканский центр власти. После ранней смерти Вильгельма II долгое время в стране (кроме Фрисландии и Гронингена) вообще не было статхаудера. Только в злосчастный 1672 год решительный Вильгельм III, который позже стал королем Англии, смог все-таки взять власть в свои руки.

Когда Нидерланды при Наполеоне на некоторое время оказались под властью Франции и император в конце концов назначил своего брата Людовика королем, все это республиканское величие обрело диаметрально противоположную функцию — здание стало королевским дворцом, и это было той ценой, которую пришлось заплатить Амстердаму за право называться столицей. Вновь вокруг здания возникло, казалось, неразрешимое напряжение между идеалом и реальностью. Если хоть одно здание в Нидерландах обладало королевским обаянием, то это был, конечно, дворец на площади Дам, несмотря на то что у него отсутствовал, например, монументальный вход. Но одновременно он упрямо был — и остается — служебным зданием XVII века, которое с большим трудом могло — и может — удовлетворять тем особым требованиям, которым должен удовлетворять дворец. Его первая обитательница королевского звания, приемная дочь Наполеона Гортензия де Богарне, сразу после въезда назвала свои новые покои, «украшенные фризами с белыми и черными мраморными черепами», просто «дворцом инквизиции». «Никогда жилище не выглядело столь уныло». И она была права, поскольку здесь размещались судебные залы, где иногда оглашались даже смертные приговоры. Позже здание тоже оставалось долгое время дворцом, но теперь уже для Оранских в качестве их амстердамской резиденции. Ныне оно используется прежде всего во время государственных визитов и других королевских торжеств; здесь устраиваются также лекции, концерты, дискуссионные встречи. Большую часть года оно открыто для посетителей, а если женится принц или выходит замуж принцесса, то церемония происходит в Гражданском зале.

Здание пережило ту же «смену вещей», что и страна. Старая ратуша родилась из чувства величия и гонора, который можно считать почти королевским. В то же время это типично гражданское здание. Начиная с XIX века оно было призвано играть важнейшую роль в жизни монархии в качестве дворца. Кроме того, оно получило престижный национальный статус, в связи с чем утратило свою естественную функцию в городской жизни. Возвращение в старое качество со временем стало невозможным. Да и городское управление совершенно изменилось. Это можно назвать вечной трагедией городского дворца. Он всегда колебался между двумя мирами.

История Нидерландов напоминает жизнь писателя, который сразу же, в ранней юности, написал свою лучшую книгу. Все, что происходит потом, всегда остается в тени того огромного, но разового успеха. Так и Нидерланды практически сразу после возникновения оказались на пике успеха. Золотой век, как его ни поверни, представлял собой невиданный творческий взрыв во всех возможных областях: в экономике, управлении, живописи, философии, архитектуре и городском строительстве. Вся Европа была ошеломлена тем, что за кратчайшее время произошло в этой маленькой молодой стране. Но уже спустя несколько десятилетий наступил антиклимакс, который затем господствовал в стране на протяжении столетий. «Бремя золотого века оказалось тяжелым», — делает справедливый вывод в этой связи Прайс.

Менталитет того периода можно оценить по одному человеку — золотой век как бы сконцентрирован в одной фигуре Константейна Хёйгенса, друга ван Кампена. Хёйгенс мог буквально всё. С четырехлетнего возраста он свободно говорил на латыни. Уже в шесть лет ему позволили под руководством великого композитора Яна Питерсзоона Свелинка играть на виолончели. Однажды по невнимательности он сбился и, как писал позже, «горько и безутешно расплакался». Хёйгенс был замечательным поэтом, за свою жизнь он написал около восьмисот стихотворений (к сожалению, до нас их дошло совсем немного). В Венеции он слушал самого Клаудио Монтеверди («самая совершенная музыка, какую я, вероятно, слышал в моей жизни»). Он превозносил Рембрандта, когда тот был еще молодым подмастерьем; он был очарован необычным и гениальным художником Йоханом Торренцием, он экспериментировал с линзами и микроскопами, дружил с великим философом Декартом, и он же за три дня набросал самый непристойный фарс XVII века — «Трейнтье Корнелис»; и при всем этом он еще был и личным секретарем трех сменивших друг друга статхаудеров.

Хёйгенс очень близко подошел к идеалу человека Возрождения — homo universalis, человека, полного жизни и одновременно всегда ищущего другого, «совершенного» мира. Прочтите перевод стихотворения, которое он написал на латыни в 1653 году о своем новом доме в Гааге.

Рот посредине, уверенный рот; Подо лбом на равном расстоянии широко открытые глаза; Виски; нос; уши; из плечей и груди, Прекрасной груди, как и у ее владельца вырастающие руки; Скелет с собственным блеском, ребра, покрытые двойной колеей; Собранные ниже ребер во впалом животе кишки — Все это показывает один дом, да, он далее смеется, Если поэт не ошибается, на ваши взгляды, изящная Гаага. Давайте простим ребенка; скоро, повзрослев с годами, Он выскажет то, о чем молчит в колыбели, и станет человеком.

Стихотворение посвящено Якобу ван Кампену, автору и этого гаагского проекта. Но вообще-то речь в нем идет о порядке жизни, а также о строении человеческого тела, в котором отражается божественное мироздание, — строении, которое должно повторяться в любом здании, любом городе, любом созданном ландшафте.

^{Константейн Хёйгенс со своим (?) секретарем.}

^{Томас де Кейзер (1627)}

Якоб ван Кампен, как и Константейн Хёйгенс, восхищался идеями римского архитектора Витрувия, который постоянно ссылался на «совершенство» Вселенной, которое отражается в пропорциях человека. Ведь они определенным образом точно вписываются как в квадрат и прямоугольник, так и в круг. Городской дворец должен был стать венцом этой философии жизни и творчества. Он должен стать совершенным зданием, с совершенными размерами, совершенными пропорциями и совершенным впечатлением, которое он производит на зрителя.