Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

– Спит баушка. Вот выздоровеешь, я тебя поведу с пчёлами знакомиться. Эт, знашь, какой мир? Ээ… замечательный мир, особый. Божьи птицы. Почему, думашь, молния никогда в ульи не бьёт? Потому как под защитой Илии Пророка. Умные они очень, пчёлки. Вот откуда им знать про Дарку? А они в тот день, как его не стало, я уж теперь подсчитал, носились через дорогу, так носились. Роем…фшиг сюда, фшиг туда. Так завсегда с ними быват, как смерть чуют. А перед вашим приездом попрятались все. Ну, думаю, чужие на подходе. Не ждём никого. Разве что Дара Лахтина. Тут вы вчетвером. Во, видал, брат, какой зверь пчела? Обо всех событиях важных знает. А чего не знает, хозяин сам пчёлкам поведает. Так принято: с пчелиным семейством важным делиться. Ты не грусти, занемог, да не на всю жизнь. У меня пчёлы тоже болели. В декабре нынешнем дело было. Зимовник, знашь, как гудел, так провода на морозе не звенят, так волки не воют, как ульи мои гудели. И крылышки у них развернулися кверху. Думал, пропадёт всё семейство. А за ними и мы. Мёд-то нам: и хлеб, и сахар. Да обошлось. С тёткой Улитой вместе выхаживали. Пчёлки любили её. Потому вчерась отвернул их, чтоб не видали, как выносят её из дому. Ты земляницу-то ешь, эт мальцы виноватятся перед тобою. Прими уж. Ну, ладно, пойду. А то сестрица у тебя строгая, всё косится на меня. Не ровен час, ухватом погонит. А ты вот и медок кушай – лекарство почище порошков тех. И Спаси Христос те от настоятеля нашего, упредил беду-то. Баушка, баушка, просыпайся, домой отведу, обедать.

– А ты дяденька пчёлок мне в Москву дашь? Я и купить у тебя могу.

– Эк ты сказал… Пчёлы не продаются. Вот сменять на что, можно подумать. Да они переездов не любят.

– А я вырасту, пасечником стану.

– Братец твой сказывал, будто речником.

– Сперва речником, потом пасечником. На старости лет.

– Ну, это ты разумно рассудил. Так можна, и так можна. Баушка, баушка, просыпайся.

– Да-к я и не сплю. Я Богу молюсь. Сто лет Ему молюся, говорю-говорю, а Он всё-ить меня не слышить.

– Баушка, а ты помолчать-то не пробовала? Может, тогда услышит.

– Некогда мне молчать. Времени моего мало. Сходит. Нынче вот при деле: дитя караулю. Чуть не уморили в воде дитя-то. Городской, нежнай.

Мавра Ивановна под руку с Андреем шла, переваливаясь, запнулась у порожка, наблюдая за проворной Липой.

– Стой, Андрей. Спрошу-ка. Тот высокуха твой, что ли? Нет? А…личманистый, лобастый. Всю жисть одну любить будет. Ох, лихо моё тошно…Распоследняя старость пришла. Жалюсь, жалюсь. А радости-то, что светлой Пасхи. Вечная моя Паска – не исчерпать, как дожжи. Ишшо б пожила. Радуйтесь, людья, свету энтому! Радуйтесь, християне! Да, не тащи ты меня, Андрейка, как девку на сеновал. Неси, как скудель.

– Нет баушки, так купил бы, есть баушка, так убил бы, – Андрейка и сам смеялся, едва ли не на себе вынося старушку, еле ноги передвигающую, и бабка Мавра ему вторила хитреньким девчачьим смешком.

– Уснул, чё ли? – справлялась о Толике беспокойная Липа. – А то ведь вчерась притворился, будто спит. А сам под одеялкой и давай реветь. Кинулась, чаво, чаво, горлышко или в грудях больно? Или, говорю, дяденьку сваво вспомнил? Так ён одеялку откинул и так близко взглянул на меня, аж, до сердцу достал. Я, говорит, и не забывал об нём и не забуду. Во как, и детская-то чистая душа мается.

Следующие дни Лавр и Вита на дальнем огороде сажали картошку. Ежели зимовать, не имея возможности возвращаться по московским обстоятельствам, то и самим картоха приходится. Ежели уезжать, то соседям благодеяние. Не бросать же и вроде как долг исполнили, надобу Улитину. Лавр припоминал, как сажали картофель на хуторе в Айзпуте, а Вита видела впервые. Юноша перетаскивал полные вёдра с места на место вдоль межи. Шёл впереди по борозде, выкапывал лунку, Вита старательно и ловко выкладывала проросшие корнеплоды отростками вверх. Лавр забрасывал клубни землицей и раскапывал следующую лунку. Ветер утёк с поля, сдавшись под жаром зноя. Работать было радостно и не трудно, казалось, сразу всё получалось, как надо, будто сызмальства в крестьянах ходили. Вита, раскрасневшаяся и подгоняющая Лавра, скинула кофту с длинным рукавом. В белой, с прожелтью, сорочке осталась. Косыночка узкая, девчачьи сбилась на затылок, косы пшеничные внизу в одну связаны, так Липа надоумила. Ничего греховного в человеческом теле, в обнажённой коже под солнцем, в работающей плоти – ничего. И даже немного смешны первые минуты смущения Лавра, тут же стянувшего через голову косоворотку. И какое же есть упоение в простом труде, без выдуманных собраний и митингов, без фальшивых повесток дня и ложных резолюций. Упоение благодатию первозданного мира: бушующим солнцем, сферой двухмирного неба, запахом живой земли и пыльной картошки.

В полдень сосед Андрей наведался взглянуть на Улитин надел, не требуется ли подмога. Сидят двое городских на корточках, чудные. Уселися посреди огорода, у ног вёдра перевёрнуты и картошка рассыпана. И парень девушке ладонь целует, в пыльной картофельной пыли ладонь. Чудные. Смутились оба, завидев соседа, и давай, смеясь, собирать убежавшие клубни. Андрей похвалил городских и в обратный путь развернулся. Споро у них идёт, к сумеркам закончат. Чудные. Вот вроде свои же – старой веры, а всё как-то по-иному у городских, не так строго, что ли. Семья, не семья, не поймёшь. Чудные-то, чудные, а люди хорошие, верные. И не смог сказать, чего приходил. Съезжать им надо, в дорогу трогаться. Домой али куда дальше от дома. Донёс кто-то уполномоченным про москвичей в лахтинском доме. Интересовались у Андрея конторские, с кем на пожар прибежал, с кем спина к спине дрался. А за столом комиссии сидели, лыбились те двое, сельских, что на пожаре ночью застал. Да вот по всем разбирательствам выходит, поджигатели не они, а клонят, будто из пришлых кто. Едва сдержал возмущение, да, поостерёгся, смекнул: не к месту, не ищут тут правды. Уполномоченные ищут подставного виноватого. И не скрывают: как по ним, так и сгорела бы церва – не велика беда. Из лахтинских гостей проще виновников сделать, они в ночь пожара объявились и в их защиту никто не встанет: чужие. Нет, ехать москвичам надо, ехать.

И ведь тут в округе не тихо, не благостно с самой зимы. То из Спас-Клепиков, то из