Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

Касимова слышишь холодящие кожу на макушке новости. Бьют советские и комитетские по верующим да по духовенству. К примеру, в одном селе попадью за границы волости отправили, детей мал мала меньше с попом оставили. Что за измывательство? Или вот: назначили дьяку в суточный срок сдать контрольную меру пеньки и шерсти. Откуда у дьяка шерсть? Не сдал в сутки – в кутузку. В Шевелёво, сказывают, пришли к попу ночью, крест с шеи сняли и ушли. На следующую ночь пришли икону из красного угла вынули и ушли. На третью ночь пришли, а поп мёртвый. В Кабылинке попа местного из дома выселили без обвинений вовсе. И дом забрали, и в сарай с семьёй заселиться не дозволили. И весь скарб изъяли: и зеркало травлёное, и половую щётку, и купель, и таз, где полуда сошла, и мороженое бельё с верёвки. В Деево семье староверов, где дети старшие в псаломщиках, дали три дня на выплату налога в тридцать пудов семенного материала. Семья продала корову, купила семян, сдала в срок. Им следующим днём выставили гарцевый сбор за мельницу. Пошли по родне побираться – собрали. Выплатили. Так сельсовет обязал за ночь остатки прошлогодней картошки в город сдать. Повезли, под угрозой выселения-то куда денешься. Ночью в городе никто на заготпункте картошку не принял. Братья-псаломщики к утру обратно с той картошкой на телеге вернулись. Сельсоветчики их заново погнали. Так три дня гоняли по жаре. В городе своя неразбериха была, не принимали. Картошка тряслась и прела. Пока Совет не арестовал братьев и в городской домзак не отправил за неподчинение решениям власти и вредительство: подгнил овощ. С самой зимы гонения пошли и остановки не видать. Ну как такой жистью пугать гостей городских? Им и так досталось: похороны «праздновать». Нет, ехать москвичам отсюда надо, ехать.

Лавр смущённым ходил, как в горе можно быть счастливым – а был ведь. У Виты лицо подвенечное, подсвеченное изнутри, как яблоко розовым под белою кожурою светится. Близость счастья и насущные дела отвлекали Виту от мыслей о горьких событиях приезда. Но не отступало беспокойство за Толика, болевшего который день – не выходит у них, взрослых, за ребёнком должного догляда: то пропадёт, то едва не утонет, то заболеет. И приласкать не умеют, разве что Липа, да и та сдержанно, пряча ласку по староверской привычке и не целуя лишний раз.

А внезапный провальный страх за вещи вышел нелепицей, никакой пропажи вовсе не случилось. Оказалось, Лаврик в час рассветный, час между пожаром и похоронами, вместе с соседом и настоятелем снёс тайный их груз в укромное место. Липа пыталась расспросить, как же, раз она не видала, что же ей не сказали… Лаврик ласково-ласково взглянул на Найдёныша: «А тебе, Липочка, и не надо того. И не пойму про что спрашиваешь. Не было никакого особого груза. Не было». Липа и осеклась. И вопросов больше не задавала, как не задавала и Вита, зная, вот теперь их миссия исчерпана. Сделано дело. Окончено. И Животворный Крест Господень с девятью частями мощей святых угодников, и ковчежец со святыми частицами в воскомастихе и антиминс льняной с зашитыми в уголок частицами святых мощей упрятаны так надёжно, что память трёх прятавших забудет про схрон до времени. А подробнее и произносить нельзя: что там ещё укрыто. Пусть молчит память. Развернётся, как время придёт, и то, если живы те трое останутся. Если же теперь в слободской Алексеевский храм придут нелюди в кожаном, то им отдадут всё ими возжеланное: золотые лжицы, серебряные оклады, парчу и бархат. Пускай заглотят. Пускай насытятся.

Тянуло обратно в столицу, к приютским, к маленьким лысым головёнкам. Тебе всюду больно, да там больнее твоего. Но московские обстоятельства не пускали. Неужто и зимовать в деревне? Люди-то здешние – милые, располагающие. Бабушка Мавра какая замечательная. Давеча Вита спросила её, правда ли в сто пять годков возраст, ведь получается, при Пушкине жила. А Мавра Ивановна отвечает: «Не я при ём, а ён при мне. Уж сватался Пушкин дважды. Да на кой мене за бондаря идти, ягда я за лучшего в округе сапожника выйти могла. Так и стала Коновой. У нас вон сколько машин ножных имеется. Ремесленники мы. Али упёрли у нас те машины, ревизоры красные? Ить пчельник аще осталси. И вера при нас. Старую веру храним».

В конце седмицы нежданно на имя настоятеля селезнёвского храма доставили странное телеграфное письмо. «Корсаку тчк возвращайтесь зпт ибо умерли искавшие души младенца тчк диакон». Телеграфистке и другим непосвящённым текст и впрямь мог показаться чудным. Для Лавра Лантратова и Виты Неренцевой вполне понятное, внезапное и радостное послание: неужто тревога снялась, неужто причина снеслась?

И влажные радостью девичьи глаза.

Ехать.

Возвращаться.

Домой.

23

Оглушительные новости. Исполать

Путешествие в три недели оканчивалось хлопотами обратной дороги. Возвращались на перекладных: сперва телегой, купейным проходящим поездом, с пересадкой в Коломне, в общем вагоне пассажирского прибыли, наконец, на Рязанский вокзал, встречавший фанфарами. Оказалось, в одном с ними поезде ехали бывшие политкаторжане-ссыльнопоселенцы, «отцы двух русских революций». С вокзала безстекольным дребезжащим трамваем добрались до Сокольничей рощи. От «Воробьихи» случайной попуткой прямиком до Алексеевой слободы, подальше от рукоплесканий, величаний и радостной толпы с подведёнными голодом животами.

Трамвайная публика громкими репликами обсуждала полёт четырёхмоторного биплана «Илья-Муромец» и ниже голосами слухи о крушении на Оби двухпалубного колёсного парохода «Совнарком». На попутке ехали молча, троих взрослых не оставляли мысли об увиденном в деревне. Чуть сытнее у них, чем в городе. Но едва ли спокойнее. А прежнего счастья и там нет.

Толик притих при чужом. Возница попался хмурый и с голодными глазами. Довёз за пол-литра мёду. Может и дорого, да брать сдачи с такого рука не протянется. Лавр вперёд расплатился, отдал, не задумываясь, не разглядев Липиного ревнивого взгляда. На пустыре у мазутных пакгаузов, возле «железки», новое: развешаны тряпичные плакаты с лозунгами «Создадим Коммунистический университет трудящихся Востока!» и «Заменим продразвёрстку натуральным налогом!». Странное место определили, да у товарищей не мало абсурдно-нелогичного в активе. Как ни хотелось завернуть к «Илие Пророку» и Буфетовых проведать, а всё же с дороги домой тянуло более. Потому лишь издали поклонились куполам чёрным в золотых звёздах, да на подъезде в другую сторону пытливо вглядывались: изменений искали. Фонари-журавли покосившиеся, не подвязанные чугунные ворота – опять стащили бичеву, палисад, заросший высокими стеблями и золотыми шарами рудбекии – привычные приметы осёдлости. Оба дома – Большой и Малый – встретили плотно