Петр и Феврония. Совершенные супруги - Дмитрий Володихин

Представления о святости претерпевали значительную эволюцию в Древней Руси. В домонгольский период особо почитались благоверные князья: Борис и Глеб, Владимир и Ольга. В XIV — первой половине XVI столетия происходит радикальная перемена в обществе: люди во множестве уходят в леса на аскетический подвиг. Особо почитаются в это время преподобные (святые монахи) Сергий Радонежский, Сергий и Герман Валаамские, Зосима и Савватий Соловецкие, Нил Сорский… В середине XVI–XVII веке происходит новая перемена: особой популярностью пользуются юродивые — пожалуй, самый сложный для понимания и малоизученный вид святости^[62].

Если в свете этой эволюции взглянуть на «Повесть…», то станет заметным соединение образов святости, относящихся к разным периодам.

Петр и Феврония — князья, в конце жизни принявшие постриг и почитавшиеся как преподобные. Кроме того, в народной легенде села Ласкова, где родилась Феврония, остались воспоминания о ней как о Божьей «дурочке», то есть блаженной^[63]. Такие наложения не случайны; со времени жизни святых до момента создания «Повести…» прошли века. На воспоминания о святых своего рода «культурными слоями» наложилось отношение к ним народа и ученых «книжников».

Тем важнее вычленить главнейшие черты святости Петра и Февронии, а именно те, над которыми книжник XVI века мог «поработать», которые мог «отшлифовать», но только не ввести их как часть «литературного этикета». Подобные черты святости задают сюжет; изъятие их неотвратимо приводит к разрушению сюжета, в то время как изъятие второстепенных, наносных деталей нимало ему не вредит.

Определив преобладающие элементы святости, можно отыскать смысловое ядро «Повести…», увидеть изначальные образы Петра и Февронии в ореоле «шифра», введенного ее автором.

Итак, одним из важнейших сюжетообразующих эпизодов «Повести…» является змееборчество. С первых строк перед читателем предстает змей: «Се убо в Русийстей земли град, нарицаемый Муром. В нем же бе самодержавствуяй благоверный князь, яко поведаху, именем Павел. Искони же ненавидяй добра роду человеческому, диявол всели неприязненнаго летящаго змия к жене князя того на блуд»^[64]. От Павла жена принимает совет выведать у змея тайну его смерти, тот открывает: «Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова же меча!»^[65] В этот момент в «Повести…» появляется князь Петр и, ни минуты не сомневаясь, решает убить змея. Обретя меч в алтаре, он побивает чудовище, но от ядовитой крови покрывается струпами. Вот вкратце фабула змееборческого сюжета «Повести…».

Для удобства разделим его на три части: змееборческий мотив, мотив обретения меча и «острупления», — а затем рассмотрим все три в подробностях.

Образ змея

В советской историографии «Повести…» образ змея трактовался в основном как фольклорный. Да и в постсоветской литературе фольклорная трактовка образа встречается нередко.

Вот хороший пример — работа современного исследователя М. В. Кривошеева. Змей под его пером предстает в роли мифического предка княжеского рода. Чудовище «…весьма мало напоминает дракона переводной агиографической литературы»^[66], становясь «просто любовником», так как по древним преданиям змей — тотемное животное русских князей — дает им силу (мотив, встречающийся также и в европейском эпосе). По мнению М. В. Кривошеева, жена князя Павла вступает в связь со змеем для того, чтобы принести здоровое, крепкое потомство, наследника. Следуя подобной логике, исследователь утверждает, что князь Петр своим поступком «нарушает мифологическую схему благополучия княжеской семьи»^[67], а через некоторое время и сам становится наследником княжеской власти и принимает ее, что вполне укладывается в предложенную модель.

На наш взгляд, если подобные сюжеты и верования и могли иметь место в народном творчестве, в народном сознании, то образованный московский книжник-иерей ни при каких обстоятельствах не стал бы сознательно вводить подобные смыслы в повесть о святых.