Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

Сверху мины и бомбы сыплются, а вода вокруг будто кипит: от крови красная, в ней – каша из копыт, трупов солдатских, крупы разорванные плывут, головы лошадиные, некоторые еще ревут в агонии – истошно так, жутко. Ближе к тому берегу, там, где течение выбиралось на стремнину, Теренчука и не стало. Вскрикнул только – точно как лошадь раненая, глаза как-то дико закатил, затылком бритым о воду ударился. И канул. А винтовка его – СВТ драгоценная, которую старшина холил и лелеял, окопной женой называл, – осталась к бревну привязанной. Аникин ее на берегу и отвязал, вместо своей «мосинки». Следом на берег выбрался взводный.

– Наши-то где, так вашу растак? – матерился Колобов, тоскливо озираясь на растерзанную фашистами реку. На чем свет стоит ругал штабных крыс дивизии. По его словам, Углищеву, командиру штрафников, командование обещало в ходе форсирования Вытебети и наступления на Белый Верх поддержку с воздуха и танками. Пока «юнкерсы» и «мессеры» творили что хотели, ни одного нашего самолета прикрытия так и не появилось.

– Они нас лошадями, гады, прикрыли, – рычал от бессилия взводный. Он сильно переживал потерю Теренчука. Многое держалось в роте на старшине. Но доля правды в словах Колобова была. Кавалеристский корпус отвлек на себя внимание немцев, и это позволило штрафникам не только преодолеть водную преграду с меньшими потерями, но и с ходу зацепиться за берег и расширить плацдарм.

За ночь, под минометным обстрелом, они сумели углубить траншеи. И ничего, что за шиворот и за голенище льет и нет на теле сухой нитки. Все в грязи вываляны и вымазаны. «Точно черти из ада», – скалится Бесфамильный. Дно траншеи тут же превращалось в жижу, и они скорее не рыли, а вычерпывали жидкую грязь, как из тонущей в болоте лодки.

III

Уже под утро они узнали, что ночью ротной разведке удалось перебраться обратно на левый берег. И вернуться. С кабелем и новыми указаниями штаба дивизии. Им предстоял штурм высоты 200. При поддержке танков. Вместе с танкистами штрафники должны овладеть Белым Верхом.

– Не отвечают, товарищ Колобов! – крик радиста еле продрался сквозь вой минометов.

– Надеть наушники! – захрипел Колобов, с трудом выдираясь из жижи. Он даже не пытался отряхнуться.

– Вызывать «Белый Верх»! – срывающимся голосом скомандовал взводный. – Вызывать! Пока не ответят…

Матерясь, он повернулся к Аникину. Андрей с трудом узнал его. Запачканное грязью, оно было перекошено судорогой смертельной усталости. Вдруг лицо его посветлело.

– Ты чего учудил? – спросил он, кивнув на винтовку Андрея. Цевье и затвор были обмотаны портянкой.

– Товарищ командир, оружие чтоб не сгубить. В грязище этой. «Эсвэтэшка» – она же как женщина. Как старшина говорил? За ней уход нужен.

– Да… старшина… Овдовела винтовка Теренчука… – отрешенно откликнулся Колобов.

Матерную ругань Колобова – командира взвода отдельной армейской штрафной роты – накрыл стремительно нарастающий рев. Снаряды тяжелых гаубиц ни с чем не спутаешь. Звук летящих «стопятидесятимиллиметровок» пронимал до самых кишок, вызывая утробное ощущение неминуемой смерти.

– Ложись!..

Андрею приказа командира дожидаться не надо было. Он зарылся прямо в жижу. Это самое надежное. Прямое попадание в окоп тяжеленного «чемодана» (так бойцы называли снаряд стопятидесятимиллиметровой гаубицы) выбрасывало в траншею мощнейшую ударную волну. По инерции она могла пройти несколько метров, корежа на своем пути любую преграду.

Аникину приходилось видеть потом последствия такого цунами: перекореженные винтовки с погнутыми, словно медная проволока, стволами, сплющенные, как консервные банки, солдатские каски и котелки. И тут же вповалку, как кули на мельнице, тела их бывших хозяев. Картина, от которой волосы шевелились: трупы, голые, словно аккуратно раздетые страшной силой ударной волны. На самом деле, это были «человеческие мешки» – с кожей, лишенной видимых повреждений, набитой разорванными внутренностями и перемолотыми, как в молотилке, костями.

Саранке под обстрел тяжелых гаубиц попадать еще не приходилось. Он прижался к стенке траншеи.

– Ложись! Падай! – Аникин схватил Саранку за обмотку и с усилием дернул. Это движение, на долю секунды опередившее волну разрыва, и спасло рядового Иванчикова. Почва толкнула Андрея несколько раз. Словно кто-то надавил стальными пальцами на барабанные перепонки, и Аникин почувствовал, как по спине шлепают комья земли.

Выбравшись из тяжелого завала грязи, Андрей огляделся. Над ним склонился Колобов. Над головой свистели пулеметные очереди.

– Гады, из тяжелых бьют. «Стопятидесятимиллиметровки». Ночью перебросили на наш фланг. Углищеву обещают танки. В поддержку. Сейчас в атаку полезем. Наша задача – высота.

– Где Саранка? – приходя в себя, огляделся Аникин. – Рядом был, когда накрыло нас.

Рука, тонкая, мальчишеская, торчала из комьев мокрой земли в углу поворота траншеи. Андрей и взводный бросились откапывать Иванчикова. Тот дышал.

– Видимых повреждений не имеется… – деловито осмотрев солдата, заключил взводный. – Э, да он, похоже, в обмороке…

Колобов отвесил Саранке две увесистые оплеухи.

– Вместо нашатыря… – подытожил взводный и протянул ошарашенному бойцу свою флягу. Саранка отпил и закашлялся.

– Жжет… – судорожно прошипел он.

– Жжет? Значит, живой… – Колобов тоже сделал глоток из фляги и протянул ее Андрею.

– Значит так… Марчук наступает по правому флангу. Они идут встык с пехотой. По центру – Нечаев. Мы держимся линии левого дота. Тот, что к оврагу ближе. Пехота обещала нам дать артподдержку. Гнезда пулеметные подавить. Они ночью на этот берег две «сорокапятки» перетянули.

– Так когда наступаем, гражданин Колобов? – из-за поворота вынырнула физиономия Бесфамильного.

– По уставу надо обращаться, боец… – зло оборвал его Колобов. – Граждане на гражданке остались. А здесь – «товарищ командир».

Бесфамильный, скорчив снисходительную мину, с деланым подобострастием произнес:

– Есть, товарищ командир.

– Собери всех наших, кто из взвода остался. Пусть сюда дуют.

– Есть.

Бесфамильный вальяжно развернулся и не спеша побрел вдоль траншеи.

– Шире шаг, боец! – сорвался ему вслед взводный. Колобов, сплюнув, присел, прислоняясь к стенке окопа.

– Совсем оборзели, уголовники хреновы… – хрипло процедил он. – Тоже мне, разведка, едрить твою налево… Ладно, нечего их ждать. Вот что, Андрей… и ты, Саранка, слушай. Непонятно мне, чего немцы не попытались нас обратно скинуть. За ночь времени выше крыши было. И подкрепления нагнали. В Белом Верхе стоят и еще на подступах. Авиаразведка донесла. И после всего – всю ночь только обстрелы, на расстоянии. Почему, как думаешь, Аникин? А, Андрей, есть соображения?..

Аникин пожал плечами:

– Не могу знать, товарищ командир… Что-то им, видать, помешало…

– Вот и я думаю… – вслух размышляя, отозвался Колобов. Пулеметная стрельба и вой минометов к этому времени стихли. И дождь, словно заодно с немцами, тоже вдруг прекратился.

– Вот и вопрос, Аникин, – хрипя и откашливаясь, продолжил взводный. – Неужто они горстки «шуриков» испугались? Чего они не наступают? А, Саранка?

Саранка беспомощно промолчал, даже не шевельнувшись. Он еще