Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов

суету. Особенно внимательно наблюдал за Азизом. Праздник сразу потух, все вежливо здоровались с председателем, только маленькие не понимали и громко требовали продолжения.

Посадили гостя за стол. Пал Палыч был веселее обычного, опять заигрывал с Асей, к ней он и ехал, называл ее «дорогая Ася» или «наша дорогая москвичка», предлагал спеть всем вместе и лихо тряс чубом. Мужики выпили, закусили, вышли покурить.

— Этот азизик осенью с парохода сбежал! — ехидно, с недоброй веселостью прищурился Шульга на Романова. Пристально глядел.

Валентин молчал, попыхивал папироской.

— За такое дело четвертак схлопочешь, тебе меньше уже не дадут! — настаивал Пал Палыч пьяно, он был очень чем-то доволен.

— На острова его вынесло, думали, околеет, а он выжил... Он парнишка безобидный!

— Знаем мы этих безобидных! Они безголовые, что дагестанцы, что чеченцы! У него два побега, получается!

— Да ладно тебе, Пал Палыч, с борта сиганул, какой побег! Он даже плавать не умеет!

— А как же выплыл?! Врет он все! — Шульга сыто и басисто рыгнул, стал протирать очки и заговорил тоном хозяина ситуации. — Сдать бы его надо, да не сдашь уже! Спросят, где он все это время был? Да-а-а, Валя, даже и не знаю... — Он надел очки и опять довольно улыбнулся. — Ладно, я пока ничего не видел. Налей самогоночки бидончик! Больно уж хороша у тебя...

Валентин кивнул согласно и поднялся.

— И с московской кралей обещал переговорить... Забыл?! — Шульга со значением глядел на хмурого Романова.

Председатель, выпив еще полстакана, завалился в сани и уехал. Смеркаться начинало. Так скверно для Валентина начался новый 1952-й. Говорят, как начнется, так и дальше пойдет...

— Ну, Николь, уже думал, не найду тебя! Здравствуй, моя хорошая!

В дверях, напустив клубы холода, стоял высокий дядька в длинном черном бушлате речника, лица его не видно было из ушанки, завязанной под подбородком, один нос торчал. На улице еще не рассвело, а от лампы темновато было в ее углу... Шапка на вошедшем вся в изморози...

— Здравствуйте, — осторожно ответила Николь, — раздевайтесь!

— С Новым годом! Не узнаешь?! — дядька размотал шарф и стянул шапку.

Это был Померанцев. Улыбался, привычно прикрывая беззубый рот. Николь совсем растерялась, заволновалась, что это могло значить.

— Здравствуйте, Николай Михалыч... Николай Михалыч, это вы?!

— Да я, ты уж прости, что без звонка, — Померанцев радостно улыбался. — Я тебе целую нельмину из Игарки привез. Пировать будем! Второй день по Ермаково брожу, еле нашел тебя! — он шагнул из прихожей в небольшую комнату, разгороженную занавеской. — Да у тебя тут хоромы!

— Проходите! Вы прямо из Игарки? — она заглянула за занавеску и крикнула громко: — Тетя Нина, к нам гости!

Повернулась к Померанцеву:

— Хозяйка почти совсем не слышит. Так вы из Игарки? Про Сашу ничего нет? Да идите сюда, вот на сундук садитесь! И не бойтесь, говорите спокойно, она глухая.

— Сан Саныч арестован, он в Красноярске, нас с Климовым тоже допрашивали, а тебя?

— Меня — нет, даже не вызывали. Вы какими судьбами?

— К вам с Катей приехал! Подумал, вдруг вам тут грустно? С матросом Климовым посоветовался и приехал! Не прогоните? Здесь же, в Бакланихе, уголок сниму, на работу устроюсь до весны. А там Сан Саныча, глядишь, отпустят.

— А как же отмечаться? — она год не видела Померанцева, то ли постарел Николай Михайлович, то ли от стеснения так много говорил...

— За взятку сменил приписку, все в порядке. Пойду-ка нельму порублю, как бы собаки ее не пристроили куда следует. Топор есть? — он надевал шапку, но вдруг остановился. — Погодите, а дочка где?

— Спит, поела недавно... — улыбнулась Николь.

Николай Михайлович отказался от еды, они укутали Катю, усадили ее в санки и пошли гулять. Померанцев был необычно бодрый, теребил Николь и все время улыбался. В конце концов, она тоже предалась его настроению. Рассказывали друг другу, что знали о Сан Саныче. Оказалось, кроме него арестовали еще Фролыча и Егора, но Егора отпустили.

На главной улице убирала снег бригада зэков, тракторишко с ними пыхтел, по самую кабину зарываясь в высокие сугробы. Людей по случаю наступающего праздника гуляло много, из репродукторов гремела народная плясовая музыка. Мужики готовились к встрече Нового года, выпивали, закусывали блинами с икрой и медом. На Енисее на расчищенном пятачке возле пассажирской пристани ребятишки и взрослые катались на коньках. Компании гуляли. Сразу в нескольких местах, перебивая друг друга, играли гармошки, частушки сыпались. Им притопывали и прихлопывали.

— Веселый, видно, будет тысяча девятьсот пятьдесят второй! — невесело произнес Николай Михайлович, глядя за Енисей в туманные от мороза таежные дали.

— Почему? — не поняла Николь.

Он все смотрел за реку. Повернулся, грустно улыбаясь:

— Пошутил я, про Москву подумал, красивый был город. Там теперь тоже праздник.

— Почему был?

— Там теперь все портретами начальников завешано... и не увидишь ничего! Я почти не смеюсь! Вот когда мы с вами, с Катей и Сан Санычем окажемся в Москве, я вам экскурсию закачу на целый день! Даже на три дня. Портреты уберут, и она снова станет красивой! Я сам питерский, а Москва мне всегда очень нравилась. Больше Парижа, кстати!

— Вы бывали в Париже?! — Николь недоверчиво смотрела на беззубого ссыльного.

— Так точно! И не раз, живал на Монпарнасе, представьте себе! — он улыбнулся.

— Учились там?

— Нет, по работе, последний раз с группой инженеров оборудование получали для завода.

— Вам не понравился Париж?

— Очень понравился, почему же?

— Хм, странно, я недавно тоже вспоминала Париж...

Николь задумчиво любовалась катающимися на коньках. Низкое зимнее солнце, толком не поднявшись над горизонтом, уже начинало садиться, заливало снега и людей золотистым вечерним светом.

— И блестки сыплются от мороза... Такого в Париже нет. — Она говорила спокойно и грустно, видно было, думает о чем-то другом. — Хорошо ведь, когда и Париж есть, и такой вот прекрасный Енисей.

— Хорошо, — согласился Николай Михайлович, доставая папиросы.

Они шли некоторое время молча.

— Прошлый Новый год мы с Сан Санычем встречали, я была с животом... В палатке... Это был лучший Новый год в моей жизни! — Она вздохнула, присела и проверила Катю.

Померанцев молча курил, взял ее за локоть:

— Не отчаивайся, Николь, всякое бывает, могут и выпустить...

—