Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами - Сергей Макеев

Очень скоро «Шпион» был переведен на многие европейские языки, к автору пришла мировая слава. Сам Бальзак, по его признанию, «рычал от восторга», читая Купера.

Конечно, читателей очень волновал вопрос: кто послужил прототипом главного героя? Купер всегда отвечал уклончиво, в предисловии ко второму изданию книги добавил только, что об этом герое рассказал ему «мистер X» — писатель имел в виду Джона Джея.

Прошло несколько лет, Джеймс Фенимор Купер был уже знаменитым романистом. Он получил выгодную дипломатическую службу — пост консула в Лионе. Ему нравилась жизнь в Европе, но писал он о родной Америке.

И вот в 1827 году произошло знаменательное событие. В нью-йоркском суде слушалось дело о наследстве, и в качестве свидетеля был вызван пожилой фермер по имени Инок Кросби. Кто-то из уважаемых граждан города узнал его и воскликнул:

— Я полагал, что вы давно погибли! — и тут же сообщил окружающим, что это и есть «подлинный Гарви Бёрч из романа Купера».

Вокруг старика поднялась шумиха, о нем писали газеты. Через несколько дней Кросби пригласили в театр, где шла пьеса «Шпион». Гостя представили публике, и весь зрительный зал рукоплескал ему. Вернувшись домой, растроганный фермер написал благодарность в газету: «С моей стороны было бы ненужной сдержанностью, если бы я не выразил мою признательность гражданам Нью-Йорка за их внимание, оказанное мне во время последнего посещения города. И особенно благодарю руководство театра, пригласившего меня на представление спектакля под названием „Шпион“. Представление доставило мне истинное удовольствие».

И ни слова в подтверждение или опровержение того, что он и есть Гарви Бёрч.

В следующем году некий делец от литературы Г. Л. Барнаум написал небольшую книжку под длинным названием «Шпион без маски, или Мемуары Инока Кросби, он же Гарви Бёрч, герой Повести о нейтральной территории г-на Купера. Подлинное описание секретных поручений, которые он выполнял для своей страны в годы революционной войны. Рассказано им самим со множеством интересных фактов и эпизодов, никогда раньше не публиковавшихся». Автор снабдил свое творенье подобострастным посвящением:

«Джеймсу Ф. Куперу, эсквайру, чье перо первым обессмертило предмет этих мемуаров».

Насколько правдиво и документально было повествование Барнаума и действительно ли оно основано на рассказе Инока Кросби — неизвестно.

Эта книжка попалась на глаза Куперу только в 1831 году. Он посчитал Инока Кросби самозванцем и отвечал на вопросы о нем с раздражением. Впоследствии, когда ажиотаж вокруг «прототипа» утих, Купер писал более спокойно: «Мне ничего не известно о человеке по имени Инок Кросби. Я никогда вообще не слышал его имени, пока по возвращении из Европы не увидел его в сочетании с именем героя „Шпиона“. История этой книги изложена в предисловии к последнему изданию».

Американские историки и литературоведы до сих пор спорят: был ли Инок Кросби одним из тайных агентов континентальной армии или не имел к секретным службам никакого отношения. Зато многие поколения читателей не сомневаются, что Гарви Бёрч — реальное историческое лицо.

NN из «донжуанского списка» Пушкина

«Елисавету втайне пел…»

Многие знают пушкинские строки:

И неподкупный голос мой Был эхо русского народа.

Их часто цитируют как выражение гражданской позиции поэта; школьникам рекомендуют ставить их эпиграфом к сочинению на тему «Пушкин о назначении поэта». Не все знают, что в этом стихотворении автор воспел императрицу Елизавету Алексеевну. Тема довольно странная для поэта-задиры, ведь в это же самое время он написал самые смелые свои стихи, в том числе сатиру на царя:

Ура! в Россию скачет Кочующий деспот. Спаситель горько плачет, За ним и весь народ.

Неудивительно, что Александр I вскоре отправил Пушкина в ссылку.

И вдруг — панегирик жене «деспота» Елизавете Алексеевне. Теперь становится понятно, почему Пушкин в начале стихотворения словно оправдывается за похвалу императрице.

…Свободу лишь учася славить, Стихами жертвуя лишь ей, Я не рожден царей забавить Стыдливой музою моей.

И лишь затем автор признается, что для одной только венценосной особы сделал исключение:

…Елисавету втайне пел.

Видите как — ругал царя почти открыто (стихи ходили в рукописях по Москве и Петербургу), а царицу воспевал втайне!

…Я пел на троне добродетель С ее приветною красой. Любовь и тайная свобода Внушали сердцу гимн простой…

В советских изданиях это стихотворение озаглавлено «К Н. Я. Плюсковой». На самом деле оно называлось «Ответ на вызов написать стихи в честь ея Императорского Величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны». Эти два названия в совокупности отчасти объясняют историю создания произведения. Наталия Яковлевна Плюскова была фрейлиной императрицы, и вызов исходил от нее. Она была начитанной дамой, знала многих литераторов лично. Вероятно, она рекомендовала своей госпоже прочитать те или иные произведения, в том числе и ходившие в рукописях. Возможно, в кругу литераторов зашел разговор о «нетипичной» императрице: о ее разнообразных интересах и талантах, ее сострадательном сердце, ее не показной благотворительности. Наверное, вспомнили и недавние стихи о ней Н. М. Карамзина:

Корона на главе, а в сердце добродетель…

В стихах Пушкина содержался и, так сказать, общественный вызов: Елизавета Алексеевна в эти годы была, как говорили, «забытой императрицей» — царственный супруг к ней охладел, двором заправляла свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Проницательный французский дипломат писал о Елизавете: «Царствующая императрица живет в полном уединении. Она много занимается умными вещами, она много читает, много рассуждает о наших великих писателях, мало говорит…» Русский дипломат добавлял: «Она — жертва политики: у нее нет славы и популярности в общественной жизни и счастья в личной».

Казалось бы, и этих поводов Пушкину было достаточно, чтобы ответить на вызов — вызовом. Но были и другие тайные мотивы, зашифрованные в строке «Любовь и тайная свобода…».

О какой любви писал поэт? Какую свободу он имел в виду?

«Утаенная любовь»

Вдень открытия Царскосельского лицея торжество посетила императорская чета. Елизавета Алексеевна покорила всех — от лицеистов до профессоров. В ее облике величие сочеталось с простотой и неподдельной искренностью. Однако в глазах ее была заметна затаенная печаль, и держалась она несколько отстраненно от супруга и свиты. Во время обеда императрица запросто подошла к лицеисту Корнилову, тот хотел было встать, но Елизавета удержала его легким прикосновением и спросила: