Таков мой век - Зинаида Шаховская

Майор хорошо знал ситуацию в местной прессе, он подсказал, что мне лучше всего обратиться к редактору словенской газеты в Триесте — его заклятому идеологическому врагу.

«Он коммунист, и мои рекомендации бесполезны, но я не сомневаюсь, что он будет рад изложить вам свою точку зрения», — добавил майор.

На Пьяцца Гольдони, под одной крышей разместились все враждующие газеты. В Триесте издавались в то время шесть газет — две информационные союзников, три итальянские, из которых одна проюгославская и протитовская, и «Приморски Двеник» — газета словенских коммунистов. Неистовый стиль четырех последних газет был экстравагантен. Любимым обвинением было используемое к месту и не к месту слово «фашист».

О триестской прессе нельзя было сказать, что она стеснена какими-то особыми цензурными ограничениями. Хотя она злобно обвиняла военное правление в «посягательстве на свободу слова», военная администрация была снисходительна к постоянным нападкам «листков», продолжала снабжать их бумагой и материалами. Наказанию с ее стороны подвергались только прямые призывы к насилию, да и наказание было не слишком строгим — цензура. Обвинение в давлении на прессу мне представляется беспредметным.

Я направилась в «Приморски Двеник» на встречу с редактором, хилым и бледным молодым человеком, глаза которого скрывались за темными очками. Держался он как профессиональный агитатор. По его внешности нельзя было сказать, что он словенец.

«Вы не должны терять времени, если приехали к нам ненадолго. Сегодня после полудня возле границы пройдет митинг крестьян, югославских и итальянских рабочих, и если вы не боитесь, то можете тайно поехать в моем автомобиле. Я уверяю вас, что со мной вам нечего опасаться словенцев. Нас только могут задержать американцы и англичане, которым не нравятся подобные мероприятия». — «Не дойдут же они до того, чтобы стрелять в нас!»

М. посмотрел на меня и спросил: «Надеюсь, вы не в слишком хороших отношениях с ними?» — «У меня достаточно хорошие отношения с англичанами и американцами, однако это не может помешать мне воспользоваться своим правом на свободу информации и мою объективность». — «Прекрасно. Мы отправляемся в три часа».

Итак, мы поехали в неразрешенную союзниками поездку на стареньком автомобиле, заправленном американским бензином. М. был человеком образованным, а кроме того, обладал даром убеждать. И вот мы в строго запретной зоне А, около Горитцы. Она занята американцами. Здесь неспокойно, тому свидетельство — недавние покушения. Население долины смешанное — наполовину словенское, наполовину итальянское, горы же населены в основном словенцами. Демаркационная линия Бидо, разграничивающая территории между Югославией и Италией, не устраивает никого, натыкаясь на боевое упрямство словенцев и сильнейшее недовольство итальянцев.

Природа этих мест красива, хотя и бедна, развито животноводство, но совсем нет посевов зерновых. Мы иногда останавливаемся, чтобы поговорить с крестьянами, многие из которых в войну были партизанами. В одной деревне с населением около трехсот человек я узнала, что у них создан деревенский комитет, правда, не обладавший реальной властью, но он должен был стать основой для будущих коллективных земледельческих ферм — колхозов и совхозов, от которых позже Тито столь благоразумно отказался. Зная, как пагубно отразилось на советской экономике создание колхозов и совхозов, я пожелала им преуспеть в их начинаниях.

Тем временем пятьдесят американских солдат и семнадцать итальянских полицейских поддерживали там порядок. И американские солдаты, и итальянские полицейские были хорошо вооружены, поскольку в них часто стреляли.

Около четырех часов я и мой гид пили белое кисловатое вино в обществе деревенского кюре одного из словенских сел. Дети толпились около дома священника, наиболее смелые подходили к открытому окну и заглядывали внутрь, чтобы посмотреть на «городских». Бросив на нас взгляд, они снова принимались играть на маленькой площади под платанами.

«У нас нет религиозных гонений, — настойчиво повторял кюре, который, судя по мощному торсу, плотно обтянутому под сутаной, был из крестьян, — наше несчастье, видите ли, в том, что все духовенство, в том числе и епископ из Триеста, скорее римляне, чем католики. Нас разделяют не религиозные, а сугубо политические вопросы. И потом, почему папа должен быть всегда итальянцем?!»

Кюре отрицал, что он коммунист. «Ни за что на свете! Но здесь я вижу нищету людей. «Бароны равнины» пожинают результаты чужого труда, а это несправедливо. Кто не работает, тот не ест!»

Вопросы мирской жизни, как экономической, так и политической, продолжали занимать священника. Казалось, что он сожалел, что Апостолы, вместо того, чтобы заниматься вопросами социальной справедливости, довольствовались обращением людей в христианскую веру.

Наш «форд» накручивал километры, проезжая чрезвычайно бедные деревни. Линия Бидо вызывала постоянные дискуссии, граница, которая представлялась столь логичной, когда ее обсуждали на Международной Ассамблее, не выдержала встречи с реальностью, с интересами отдельного человека, которые зачастую противоречат интересам государственным. С точки зрения местных жителей, перекройка границ отрывала людей от их традиционных занятий и приводила к тому, что они оказывались по одну сторону границы, а их имущество — по другую.

«За документами всегда последнее слово», — сказала я М. А он мне метко возразил: «Безусловно, но только потом столько трупов!»

Вот наконец цель нашего путешествия, столь углубившегося в запретную зону. Издалека видна трибуна среди деревьев, краснеют флаги и блестят картонные позолоченные звезды, словно снятые с новогодней елки. От толпы отделяются и идут нам навстречу итальянцы из долины и словенцы с гор. Атмосфера ярмарки — разыгрывают лотерею, над поляной звучат песни. М. сделал даже больше, чем мне обещал. Проявив большое чувство юмора, он представил меня как русскую журналистку. Разве мог кто-нибудь вообразить, что в сопровождении известного коммуниста появится кто-нибудь еще, кроме советской журналистки? Ко мне потянулись руки, меня называли «товарищ», хлопали по спине, увлекали на трибуну и бурно приветствовали.

«Оставьте им их иллюзии, — шепчет мне М. — Разве вы не находите их симпатичными?» Безусловно, они симпатичны и совершенно не похожи на интеллектуалов, которые, согласно известному выражению, «живут как правые, а голосуют за левых». Мое детство прошло среди крестьян, и, видимо, в силу «атавизма» простые люди мне ближе, чем буржуа. «Говорите! Они ждут яркой речи!» — сказал М. «Друзья мои, — обратилась я по-русски, — вы победили, наступает мирное время. И пусть мир длится как можно дольше, пусть исполнятся все ваши надежды».

Я не знала, поняли ли меня, не знала, удивило ли их отсутствие слова «товарищ», но мне аплодировали и кричали: «Да здравствует мир!» А я уже спускалась вместе с М. с трибуны, чтобы выпить на радостях вина. Звучал аккордеон, смеялась девушка: она выиграла в лотерею козу. Молодая итальянка протянула мне гроздь винограда, на ее тонком лице светились огромные черные глаза.

«Мы знаем, что Тито проявит о нас больше заботы, чем итальянское правительство, — говорила она мне. — Я была партизанкой, сражалась в горах вместе с моими словенскими товарищами. А когда вернулась из ссылки, то не нашла ни дома, ни работы, ни семьи…»