Угрюм-река - Вячеслав Яковлевич Шишков

У Нины повисли руки. Протасов отошел от нее и крикнул стражникам:

— Ребята! Пора!..

Доктор ездил от Прохора к Петру Данилычу, от сына к отцу. Впрочем, старик мало нуждался в помощи доктора. Он предъявил Прохору требование о выдаче его собственных, Петра Данилыча, денег. Прохор послал отца к черту.

— Живи, где живешь. Питаешься? Какие деньги тебе еще? Спасибо за скандальчик. Очень жалею, что не убил тебя тогда. Предупреждаю, что если и впредь будешь раздражать меня, попадаться мне на глаза, знай, что камера в сумасшедшем доме тебе обеспечена.

— Ну, будь здоров, выродок. — Старик грозно застучал в пол палкой, затопал, заорал: — Знай и ты, чертов выродок! Я завтра же еду в Питер к царю, все ему про тебя открою, подам прошение, десять соболей в конверт суну… Царь от тебя все отберет, тебя велит повесить на дереве. Покачаешься, убивец, в петле-то!..

Сбежавшимся на звонок лакеям Прохор сказал:

— Уберите от меня этого сумасшедшего, или я вышвырну его в окно.

В этот же день у Прохора было бурное объяснение с Ниной. В конце концов дело уладилось: Нина уверила мужа, что старик будет отправлен в Медведево, а если припадки буйства станут с ним повторяться, она, человеколюбия ради, снова пристроит его в психиатрическую лечебницу.

На самом же деле Нина распорядилась так: она дала старику векселями и наличными пятьдесят тысяч из своих средств, он выдал подписку, что никаких претензий к фирме Прохора Громова больше иметь не будет, уехал с женой в село Медведево, в свой прежний дом, открыл большую торговлю. Анна Иннокентьевна сделалась богатой купчихой, завела крупное хозяйство; сердце ее, выкинув Прохора, успокоилось — она стала еще усердней жиреть.

Прохор ходил петухом, хохлился, пил. Руки его начинали чуть-чуть трястись. То и дело бормотал себе под нос:

— Не боюсь Ибрагишки… Не боюсь Ибрагишки…

Ездил по работам один, с двумя револьверами, с винтовками и штуцером.

Вскоре получилось известие, что мануфактурно-продуктовый склад трех лесопильных заводов ограблен тысяч на десять шайкой бандитов. У Прохора утратилась острота ощущений к малым потерям и прибылям: его мечты упирались в миллиард, в сравнении с которым все остальное — плевок. Поэтому он отнесся к ничтожным убыткам равнодушно; только сказал:

— Я знаю, чье это дело. Ибрагим шалит.

Исправник Федор Степаныч со стражниками и следователь тотчас же выехали на место покражи.

У Наденьки, как это ни странно, ночевал мистер Кук. Вместе подвыпили. Мистер Кук оставил Наденьке восемьдесят семь рублей тридцать копеек — все, что с собой захватил, — и в пьяном виде пролил на ее грудь много слез. Всплакнула и Наденька.

Чрез три дня исправник возвратился. В новом мундире с золотыми погонами — взгляд воинственный, усы все так же вразлет — он прибыл с докладом к Прохору Петровичу.

— Следствием выяснено, кто ограбил склад, — говорил он хозяину. — На стене склада надпись, представь себе: «Здраста Прошка, это я Ыбрагым Оглыъ». Я нарочно списал в протокол с ошибками. На, полюбуйся. Но я клянусь тебе, Прохор Петрович, что проклятый каторжник моих лап не минует. Клянусь!

Прохор, к удивлению исправника, в ответ лишь ухмыльнулся в бороду: «Плевать… Я не боюсь его, не боюсь…» — поерошил нечесаную гриву волос, подмигнул исправнику:

— Приходи, Федя, сегодня вечерком на мою половину. Бери гитару да Наденьку. Я скличу Стешу с Ферапонтом, еще старика Груздева. Ну, еще кого? Повара своего позову да кучеров с кухарками, Илюху можно… Вообще попроще…

— Прохор Петрович, — мазнул по усам исправник и завертел глазами. — Удобно ли мне? Ведь я все-таки исправник… А тут — кучера.

— Убирайся к черту! Должен за честь считать! — крикнул Прохор, и руки его затряслись. — Где присутствую я, там все на высокой горе. И никаких «удобно ли».

Музыкальные вечеринки, изредка устраиваемые Ниной, мало прельщали Прохора Петровича. Там бывало неплохое струнное трио; жена инженера мадам Шульц хорошо играла на рояле, сама Нина тоже не прочь иногда блеснуть своим голосом, а по части модернизованной цыганщины частенько отличалась очаровательная Аделаида Мардарьевна.

Но Прохор Петрович притворялся, что в музыкальном искусстве он ничего не понимает, даже в шутку как-то сказал: «Когда брекочат на клавишах, мне хочется, как собаке, выть». Его появление среди гостей всех немножко смущало, все почему-то ждали от него или оскорбительного намека, или явной грубости; настроение сразу снижалось, непринужденность меркла. Самое лучшее, конечно, если Прохор Петрович сядет к зеленому столу перекинуться в винтишко, проиграет рублей двадцать и уйдет.

— Куда же ты? — остановит его Нина Яковлевна.

— Прохор Петрович, что же вы?! — хором воскликнут обрадованные гости.

— Да так… Пройтись. Скучновато у вас: ни драки, ни скандалов. А главное — на винцо ты очень скуповата, Ниночка. — И ко всем: — Вы, господа, требуйте от нее выпивки… Какого черта, в самом деле! Я прекрасно знаю, например, что мадам Шульц пьет вино, как лошадь…

— Ах, что вы, что вы! — отмахивается та румяными ручками, пытаясь состроить жалкую гримасу смеха.

Все натянуто хохочут. Смеется и Прохор.

— А мистер Кук, — продолжает он, — в прошлое воскресенье вылакал в трактире четверть водки, скушал целого барана и приполз домой на бровях…

— О нет, о нет! — отчаянно трясет щеками и весь вспыхивает сидевший на пуфе у ног Нины почтенный мистер Кук. — Чрез щур сильно очшень… очшень преувеличен, очшень колоссаль! Один маленький румочка… Ха-ха-ха! Как это, ну как это?.. «Пьяный приснится, а дурак — никому». Ха-ха-ха!..

Под дружный, на этот раз естественный смех Прохор Петрович, уходя, бросил:

— Да, вы, мистер Кук, правы: дурак никому присниться не может, даже той, у кого в ногах сидит…

— О да! О да! — не сразу поняв грубость Прохора, восторженно восклицал счастливейший Кук и сладко заглядывал в очи божественной миссис Нины.

Вообще чопорных журфиксов(*) жены Прохор Петрович избегал. Он любил веселиться по-своему…

Вот и сейчас — гулеванье его началось озорное и пьяное. На двух тальянках мастерски играли: кабацкий гармонист слепец Изумрудик и кучер Яшка — весь в кумачах, весь в бархате, на берестяных рожках — три пастуха хозяйских стад.

Огромный кабинет набит махорочным дымом, как осеннее небо облаками. Старый лакей Тихон затопил камин. Накрытый скатертью письменный стол — в обильной выпивке и простенькой закуске. Здесь командует Иннокентий Филатыч Груздев. Он всех гостей без передыху угощает, а сам не пьет. Прохор же Петрович выпивши с утра, однако в попойке от кучеров не отстает и не хмелеет. Только басистый голос его болезненно хрипит и алеет лицо запьянцовской кровью.

Гостями повыпито изрядно. Всех