Заколдованный круг - Пентти Хаанпяя

бы сказать «стоп», поскольку известно, что предел уже достигнут. Но мы — млекопитающие, и детеныш родится живым. Хочешь не хочешь, а вскорми его, хотя в стране людей и без того девать некуда. Наше развитие пошло не по наилучшему пути…

— Пожалуй это так. Однако и у птицы, твоего идеала, дела обстоят не лучше. Она высиживает птенцов из всех снесенных яиц, вовсе не рассчитывая, хватит ли на всех корма.

— Ну, в таком случае остается только прибегнуть к прополке — к войне. Я, конечно, не ахти какой герой, мне не очень хочется, чтобы пуля или штык продырявили мое брюхо. Но если бы людей стало меньше, если бы многое оказалось разрушенным, если бы сельское хозяйство пришло в упадок, то появилась бы и работа, а с ней и заработок.

— Не так давно мы прошли через это чистилище. А надолго ли помогло?

Патэ Тэйкка встал на лыжи и отправился дальше, а Пастор остался со скребком в руке окорять бревна и размышлять о мировых проблемах.

Но дела Пастора были не так уж плохи. Он один и ему приходилось думать только о самом себе. В его речах по-прежнему сквозил неистребимый горький юмор. А как же смотрят на жизнь те, кто имеет семью? Ведь им едва-едва хватает на самих себя, а семьи, оставшиеся за сотни верст дожидаться хлеба, не получат ничего.

Патэ Тэйкка читал в газетах, что коммунизм и социализм будут начисто искоренены в стране. Но попробуйте уничтожить посевы, когда у них такая благодатная почва. Уж не надеетесь ли вы убелить этих лесорубов в том, что современный экономический строй хоть и мало, но дает им что-то, а вот коммунизм лишит их даже малого? Неужели эти люди станут собираться вечерами и вдохновенно, с непокрытыми головами горланить патриотические песни? Не нарушит ли их возвышенных чувств воспоминание о семьях, напрасно ждущих помощи?

Вряд ли жизнь кажется прекрасной возчику! Есть нужно обоим — и лошади и человеку, а заработок такой низкий, что и делить нечего. Вот и вынуждены лошадь и ее хозяин вечерами смотреть друг на друга:

— Так, так, дружок. Мы оба с тобой трудились сегодня в поте лица: кто же из нас будет есть?

Лошади оказались в незавидном положении. Правда, дела у них и раньше не обстояли блестяще, особенно на трелевке леса, где их всегда ждала непосильная работа и обжигающий кнут. Но раньше было достаточно корма, и это делало жизнь сносной. Лошадь — превосходный, прямо-таки образцовый работник. Она необычайно молчалива и терпелива, а если у нее и существует какое-либо мнение о своем житье-бытье, то она всегда держит его при себе, никогда не ропщет, не бастует, и если выбивается из сил, то просто падает. Это раб из рабов!

Но теперь лошади оказались как бы между жерновами. Расценки низки-значит надо грузить как можно больше и вывозить как можно больше. Расценки низки — значит их держат впроголодь, потому что возчик и сам должен есть. Особенно жалким зрелищем представлялась Патэ Тэйкке вывозка с дальних делянок. Число рейсов в день возрастает до предела, из лошадей выжимают все силы, до последней капли. Хоть надорвись, а тащи непосильную кладь. Возчики выходят из себя, ругаются и хлещут лошадей кнутом.

Патэ Тэйкка наблюдал неделю, другую. Он пытался смотреть на это с точки зрения мастера компании, с точки зрения затрат производства. В конце концов, за неимением лучшего, и это было неплохо: не будь этой работы, людям пришлось бы питаться одним свежим воздухом. И все-таки он пошел в конторку, размешенную в главном бараке, и позвонил в правление компании. Расценки на вывозку, по его мнению, непомерно низки, особенно на длинных расстояниях. Возчики загоняют лошадей. Если бы можно было хоть немного увеличить расценки, это скрасило бы здешнюю жизнь.

— Нет, нельзя, — отозвался вежливый голос. — Мы ни в коем случае не можем увеличить издержек на вывозку. Компания и так уже работает нерентабельно. Если нельзя вывозить по существующим расценкам, то нам просто-напросто придется оставить древесину в лесу. И потом — что-то вы слишком уж печетесь о лошадях. Ведь лошади не наши, а возчиков.

«Так, так, — размышлял Патэ Тэйкка. — Оно конечно, и вы прижаты к стенке. Но вы сидите там в своих кабинетах и видите только книги, сухие цифры, а не жизнь за ними. А я вынужден смотреть в глаза действительности. Цифры тоже могут рисовать мрачную картину, но живые существа являют собой картину еще более мрачную…»

И снова перед ним была та же картина. Обливающиеся потом люди и лошади, клубы выдохнутого пара, ругань, свист кнута. Когда-то все это выглядело величественным, возвышающим и успокаивающим зрелищем. Труд человека казался торжественным гимном в могучем зимнем лесу. Но теперь все изменилось. Голодный паек! Страну окутал мрак, людей охватило отчаяние! Патэ Тэйкка увидел, как одна из лошадей свалилась, кровь хлынула у нее изо рта, и лошадь подохла. Патэ смотрел на окровавленный снег, и в его памяти промелькнули слова из надгробной речи, которые он слышал еще мальчиком в ту зиму, когда произошло восстание: «Кровь героя окрасила снег Севера…» Но во имя чего пролилась эта кровь?… Уж не за «свободу» ли? А может, за жизнь? Смерть венчает героя! Вот она лежит, эта животина, тощая, взлохмаченная. Теперь ей все равно. Как ни хлещи ее, она уже не поднимется. Безутешный возчик так и сыплет проклятиями. Для него это большая потеря-теперь ему придется еще хуже. Эта смерть, эта кровь, окрасившая снег Севера, — напрасная жертва.

У Патэ Тэйкки созрело решение. Он встал на лыжи, отправился к главному бараку и позвонил ленсману[5]. Он сказал, что по его мнению ленсману следовало побывать на делянках, что власти должны вмешаться и посмотреть, как здесь содержатся лошади, что делянки стали похожи на поле брани — лошади гибнут одна за другой.

Он сознавал, что говорить такое в черную телефонную трубку не очень-то пристало ему, представителю компании, что в ближайшем будущем эти речи могут привести к весьма неприятным для него последствиям. И все же говорил.

Ленсман обещал при первой же возможности побывать на делянке. И через несколько дней действительно прибыл. Это был словоохотливый молодой мужчина. Он пытался разыгрывать из себя шутника.

— Что, три рейса почти за десяток километров? Это явно сверх врачебных предписаний.

Он дал указание, что на этом расстоянии можно делать не более двух рейсов, в противном случае придется прекратить вывозку. Кроме того, он велел пристрелить двух лошадей, доведенных до последней степени изнеможения, но