Угрюм-река - Вячеслав Яковлевич Шишков

прикладывая пальцы к вискам, мямлит Прохор и срывает с головы чалму. — Спасибо, что пришли. А то скучно. Читать не могу… Глаза устают, глаза ослабли… Да и вообще как-то…

— Милый Прохор, мы все крайне опечалены, в особенности я, твоим временным недомоганием, — подыскивая выражения, придав своему голосу бодрые нотки, начинает Нина.

Она стоит возле сидящего в кресле мужа, нежно гладит его волосы. Но по напряженному выражению ее лица наблюдательный отец Александр сразу почувствовал, что между мужем и женой нет любви, что муж чужд ей, что, публично лаская его, она принуждает себя к этому. Действительно, у Нины до сих пор пылала щека от оплеухи мужа.

— Да ведь я, в сущности, и не болен, — мягко уклоняясь от неприятных ему ласк жены, говорит Прохор Петрович. Он все еще подозрительно наблюдает за каждым из своих гостей, озирается назад, боясь, как бы кто не напал с тылу. — Напрасно Адольф Генрихович считает меня сумасшедшим…

— Что вы, что вы, Прохор Петрович!

— Я вовсе не сумасшедший. Я вполне нормален… Могу, хоть сейчас… А просто… Ну… Мало ли неприятностей… Ну… С дьяконом тут. Ну, голова исправника в мешке. Ведь это ж жуть!.. Ведь я не…

— Дорогой Прохор Петрович!

— Я не каменный… Я не каменный…

— Любезнейший Прохор Петрович!..

— И этот Ибрагим… Я не могу заснуть, наконец…

— Милый Прохор… С тобой хочет потолковать доктор.

— Глубокоуважаемый Прохор Петрович, — сказал доктор-психиатр. — Я клянусь вам честным словом своим, что никаких Ибрагимов, никаких обезглавленных исправников, никаких Анфис нет и не существует в природе…

— Как?! — И Прохор поднялся, но Нина мягко вновь усадила его.

— Да очень просто, любезнейший Прохор Петрович.

И доктор, придвинув кресло, грузно сел против Прохора. Тот с испугом взглянул на Нину и вместе с креслом отодвинулся подальше от опасного соседа, в то же время лихорадочно осматривая руки и всю его фигуру: «Вздор… Ничего у него нет в руках: ни веревок, ни смирительной рубахи… И в карманах нет ничего: пиджак в обтяжку».

— Во-первых… — заискивающе улыбаясь губами, но сделав глаза серьезными, заговорил Адольф Генрихович. — Во-первых, Ибрагим-Оглы давным-давно убит. Во-вторых, слегка ударил вас нагайкой не черкес, а безносый мерзавец спиртонос. Он ранен и ускакал умирать в тайгу. Это факт.

— Но голова? Но голова?.. — задыхаясь, прошептал Прохор.

— А голова — простой обман. — И доктор перестроил свое лицо: его глаза насмешливо заулыбались, а рот стал строг, серьезен. — Голова — это ж ни более ни менее, как грубо устроенная кукла. Я ж лично видел. — И доктор, как бы приглашая всех в свидетели, обернулся к чинно сидевшим гостям. — Представьте, господа… Вместо человеческих глаз — бычачьи бельма, а вместо усов — беличьи хвостики. Ха-ха-ха!..

— Ха-ха-ха! — благопристойно засмеялись все.

Горько улыбнулся и Иннокентий Филатыч Груздев, но тотчас зашептал испуганно:

— Господи, помилуй, Господи, помилуй!

Удрученный последними событиями и видя в них карающий перст Бога, он чувствовал какое-то смятение во всем естестве своем.

Прохор Петрович, прислушиваясь к лживому голосу доктора и сдержанному, угодливому смеху гостей, подозрительно водил суровым взглядом от лица к лицу, все чаще и чаще оборачивался назад, скучая по верном Тихоне и двум своим телохранителям: лакеям Кузьме с Петром.

— Вы можете показать мне эту голову-куклу?

— К сожалению, Прохор Петрович, эта мерзостная штучка уничтожена. Итак… — заторопился доктор, чтоб пресечь возражения хозяина. — Итак, все дело в том, что ваша нервная система необычно взвинчена чрезмерным, длившимся годами, потреблением наркотиков, напряженнейшим трудом и, как следствием этого, — продолжительной бессонницей. А вы, почтеннейший друг мой, не желаете довериться мне ни в чем, как будто я коновал какой или знахарь. И не хотите принимать от меня лекарств, которые дали бы вам сначала крепкий сон, а потом и полное выздоровление. Вы не находите, что этим кровно обижаете меня?

Прохор Петрович старался слушать доктора сосредоточенно, и тогда он был совершенно нормален: возбужденные глаза по-прежнему светились умом и волей. Но лишь внимание в нем ослабевало, как тотчас же сумбурные видения начинали проноситься пред его глазами в туманной мгле.

— Я вас вполне понимаю, доктор. Но поймите ж, ради Бога, и вы меня. — Поправив спадавший с плеч халат, Прохор Петрович прижал к груди концы пальцев. — Я физически здоров. Я не помешанный. Я не желаю им быть и, надеюсь, не буду. Я душой болен… Понимаете — душой. Но я ничуть не душевнобольной, каким, может быть, многие желали бы меня видеть. (Скользящий взгляд на опустившую глаза Нину.) Это во-первых. А во-вторых: то, чем я болен и болен давно, с юности, не может поддаться никаким медицинским воздействиям. В этой моей болезни может помочь не психиатр, а Синильга… То есть… Нет, нет, что за чушь!.. Я хотел сказать: мне поможет не психиатр, а бесстрашный хирург. И хирург этот — я! — И Прохор Петрович рванул халат и скользом руки по левому боку проверил, тут ли кинжал.

Все переглянулись. Нина хрустнула пальцами, шевельнулась, вздохнула. Наступило молчание.

Тихон принес кипящий серебряный самовар. Нина заварила чай. Самовар пел шумливую песенку.

— Господа! Милости просим. Прохор, чайку…

Сели за чай в напряженном смущении. Сел и Прохор Петрович.

Отец Александр придвинул к себе стакан с чаем, не спеша понюхал табачку. Прохор закурил трубку, положил в стакан три ложки малинового варенья и шесть кусков сахару.

— Меня тянет на сладкое, — сказал он.

— Это хорошо, — подхватил Адольф Генрихович и вынул из жилета порошок. — Вы не зябнете?

— Нет. Впрочем, иногда меня бросает в дрожь.

— Сладкое поддерживает в организме горение, согревает тело.

— А к водке меня не тянет. Вот рому выпил бы.

— Лучше выпейте вот это. — И доктор потряс порошком в бумажке. — Крепко уснете и завтра будете молодцом.

— Слушайте, доктор… — И Прохор резко заболтал в стакане ложкой. — Вы своими лекарствами и сказками о кукольной голове с бычьими глазами действительно сведете меня с ума. И почему вы все пришли ко мне? Для чего это? Разве я не мог бы прийти к чаю в столовую? — Он сдвинул брови, наморщил лоб и схватился за виски.

— Хороший, милый мой Прохор, — вкрадчивым голосом начала Нина, мельком переглянувшись со всеми. — Мы, друзья твои, пришли к тебе по большому делу.

Прохор Петрович гордо откинул голову и настороженно прищурился. «Ага, — подумал он. — Вот оно… Начинается». И пощупал кинжал. Все уставились ему в глаза.

— Адольф Генрихович настаивает на длительном твоем путешествии.

— Да, да, Прохор Петрович. Я это утверждаю, я настаиваю на этом.

Прохор затряс головой, как паралитик, и крикнул:

— Куда?! В сумасшедший дом?!

— Что вы, что вы! — Все замахали на него руками.

— Я сам вас всех отправлю