Запад есть Запад, Восток есть Восток - Израиль Мазус

открылась, и из кабинета один за другим стали выходить монтажники технологического оборудования, Фролов подумал, что догадка его верна. Особенно после того, как вышедший вместе с ними Бурдаков нашел его глазами и сказал:

— Заходи.

Пропустив Фролова в кабинет, Бурдаков извинился перед всеми, кто находился в приемной, и предупредил, что освободится не скоро. Фролова эти слова удивили, но о том, что разговор может быть и не производственным, даже не подумал.

— Ну, здравствуй, капитан, — сказал Бурдаков, опускаясь в кресло. — Садись поближе, сегодня у нас с тобой разговор особый.

— Здравствуйте, Семен Николаевич! Только не понял, почему вы меня капитаном назвали? Раньше-то все кержак, да кержак. Так думаю, что заработались-то сильно, забыли?

— Нет, Владимир Афанасьевич, ничего я не забыл, а то, что ты не кержак, я уже около трех лет знаю. Вот смотрю на тебя и удивляюсь… Ведь ни один мускул не дрогнул, когда я тебя настоящим твоим отчеством назвал. Мужи-ик.

— Нет, почему же, один мускул дрогнул, вы просто не заметили. Но коленки точно не затряслись. Может, потому, что я о себе и сам все написал и отправил в Москву с просьбой пересмотреть мое дело. Хотел здесь копии оставить, но побоялся, что вы тут дров со мной наломаете, а у меня семья.

— Читал я твои послания…

— То есть как?!

— Очень просто. Вскрыли письма, сняли копии и отправили дальше. Я же тебе сказал. Ты что, не понял, что тебя здесь около трех лет вели?

И здесь Фролова осенило:

— Ах, вот оно, в чем дело! — сказал он больше самому себе, чем генералу.

— О чем ты? — с удивлением спросил генерал. — Хочешь выпить? Что предпочитаешь — коньяк или водку? Тем более что ты здесь сколько лет в непьющих ходил.

— Коньяк. Только сейчас понял, Семен Николаевич, почему в Иркутске телефонистки во все глаза на меня смотрели. Видимо, именно там мой след и взяли, когда я звонил в дни рождения отца или матери, слушал их голоса и вешал трубку. А телефонисткам говорил: «Не туда попал». Сегодня первый раз за восемь лет с ними разговаривал.

Пока Фролов говорил, генерал заполнил рюмки. Чокнулись.

— За тебя, чтобы мать и отец как можно скорее тебя увидели. Правильно ты угадал. На телефонном узле тебя засекли. Когда ребята прибежали, ты уже ушел, но девочки запомнили, что у тебя в руках был футляр для чертежей. Пошли по всем техникумам и институтам фотографировать бородатых студентов и преподавателей, и нашли тебя среди заочников. Так что девочкам из телефонного узла ты так сильно понравился, что они тебя даже без бороды узнали. А теперь слушай… Вчера у меня твой тесть был. Чтоб ты понимал, я этого человека с начала тридцатых годов знаю. Жену его хорошо знал. Сложная была женщина, интереснейший человек. Твою Галю еще ребенком помню. Сам-то Гладышев хороший парень когда-то был. Потом изблядовался среди своих зэчек. Жену из-за этого потерял. Давно хотел перевести его в мужской лагерь, да подумал, что мы тогда совсем его потеряем. Еще больше пить начнет. А тут Галя твоя появилась, ты. Он опять на человека стал похож. Когда встречались — только о вас и говорил. А тут пришел — лица на нем нет. Ведь после того, как ты портрет Сталина брать у него не захотел, он сразу решил, что ты не тот человек, за которого себя выдаешь. У него на ОЛПе художница есть. Посадил ее в машину и привез к городской доске почета. Дал задание нарисовать тебя без бороды. Оставил ее с водителем-солдатом в машине, а сам пошел по делам. К его возвращению портрет был готов. Ну а дальше сам понимаешь, как быстро он нашел тебя в объявлениях о всесоюзных розысках. Испугался. Ведь он перед тем, как ко мне прийти, явился к Гале. Боялся, что с ней плохо будет, когда она о тебе всю правду узнает. А она посмотрела на его бумаги и отвернулась. Ну и что, говорит, мне это давно известно. Да что я тебе рассказываю, ты про их разговор больше меня должен знать…

— Вы очень удивитесь, Семен Николаевич, но я о том, что у них такой разговор был, первый раз слышу.

— Да ты что?! А-а, дернулся все-таки, — засмеялся Бурдаков. — Ну и девка! Значит, еще не знает, как тебе сказать, да и отца ей жалко.

— Очень на нее похоже, — согласился Фролов, — а если действительно еще не нашла для меня слова, так только по одной причине. Видимо сгоряча так много лишних слов отцу наговорила, что самой страшно их вспоминать.

— Ах ты, господи, ну до чего же она мне маму свою напомнила! — сказал Бурдаков. — Ведь он приходил ко мне для чего? Чтобы Галю от тюрьмы спасти. Был уверен, что ее посадят вместе с тобой, раз она все о тебе знала, но молчала. 58–12, УК РСФСР. И говорил, что она, попав под твое очень сильное влияние, стала настоящей антисоветчицей. И за это ее еще на больший срок могут посадить. Она кричала ему, что все наши здешние награды только на вид такие же, какие на фронте давали. А на самом деле гроша ломаного не стоят. Кричала, что ты кровь за эти ордена проливал, а в это же самое время нас тут награждали за пролитую кровь зэков.

— С ума сошла, — проговорил Фролов, — разве можно об этом не то что кричать, но даже и тихо говорить. Приду домой, буду с ней разбираться. К тому же, наговорила на себя, будто бы давно все обо мне знала. А на самом деле узнала только после того, как Гладышев портрет унес. Она ведь поначалу-то за отца сильно обиделась. А когда услышала, что я в бегах, и почему, побелела и прошептала, именно прошептала, что ее это как обухом по голове…

— Про немку свою тоже рассказал?

— Конечно.

— И что она?

— Не расстроилась. Наоборот. Сказала, что она ей теперь будет, как сестра. Ведь, если б не Ольга, это ее имя в переводе с немецкого, ей бы со мной никогда не встретиться.

— А что, если… откроются границы… чего, конечно, никак быть не может, а вдруг… — очень серьезно спросил Бурдаков. — Ты Галю не бросишь?

— Ну вот, так хорошо говорили, и вдруг какой ненужный вопрос задали. Неужели я похож на человека…

— Ладно, Володя, не отвечай, извини…

— Нет, кое-что я все-таки должен сказать. Там, в Вене, в первый день знакомства с Ольгой мы очень удивились, когда оказалось, что оба помним наизусть стихотворение, которое