Переулок Мидак - Нагиб Махфуз

А они действительно договорились?… Да, договорились!… А если бы нет, то она не согласилась бы идти рядом с ним и слушать его рассуждения и спорить насчёт планов на будущее. Что же в том вредного для неё?… И разве не был он её суженым в любом случае?… Вместе с тем её охватило чувство тревоги и нерешительность. И впрямь ли она стала такой девушкой, что почти не имеет над собой власти?…

Тут она почувствовала как его рука тронула её ладонь и сжала её, наполняя теплом замёрзшие пальцы. Вытащить ли ей свою руку из его руки и сказать: «Нет, мне нет до этого никакого дела»? Однако она ничего не предприняла и не промолвила ни слова. Так они и шли вместе, и рука её лежала в его тёплой ладони. Она ощутила, как его пальцы нежно сжимают её ладонь, и услышала его слова:

— Мы будем постоянно видеться, не так ли?

Она отказалась что-либо говорить, и это молчание удовлетворило его. Он снова сказал:

— Мы будем часто встречаться и обдумаем все наши дела. Затем я встречусь с твоей матерью… Нужно договориться с ней до того, как я уеду.

Она выдернула свою ладонь из его руки и с тревогой воскликнула:

— Мы потратили много времени и слишком удалились… Давай возвращаться.

Они вместе развернулись назад. Он засмеялся счастливым смехом, ибо к нему эхом вернулась доля счастья, от которого закипало его сердце. Они ускорили шаги, пока не дошли до Гурийи за несколько минут, где и расстались: она направилась в ту сторону, а он — в сторону Аль-Азхара, дабы вернуться в переулок кружным путём — обойдя мечеть Хусейна.

11

«О Господь, даруй мне Своё прощение и милосердие!»

Эти слова произнесла мать Хусейна, направляясь в дом господина Ридвана Аль-Хусейни. Она просила у Бога прощения и милосердия, страдая от отчаяния, гнева и ярости, ибо была не в состоянии исправить своего мужа и обуздать его. В конце концов, ей пришлось встретиться с господином Ридваном — возможно, ему повезёт там, где она потерпела неудачу — исправить его и внушить ему почтительный страх. Прежде ей ещё не доводилось заводить с ним разговор на эту отвратительную тему. Однако её отчаяние, с одной стороны, и опасение перед злорадством врагов, если она открыто заведёт ссору и начнёт ругаться, с другой, подтолкнули её постучать в эту надёжную добрую дверь, а там уж как будет — авось да небось!…

Её встретила хозяйка дома — жена господина Ридвана, и они немного посидели вместе. Хозяйка дома совсем недавно разменяла пятый десяток лет — этим дорожат многие женщины, считая пиком своей зрелости и женственности. Однако эта женщина была тощей, дряхлой — на её лице и теле были видны следы тех стрел, что поразили её — потеря детей, отнятых один за другим смертью из объятий их матери. Она придавала всему дому атмосферу печали и уныния, которую даже крепкая вера её мужа не могла рассеять. Из-за худобы и печали она казалась прямой противоположностью своему крепкому, сияющему, всегда уверенному в себе и улыбающемуся мужу. Она была слабой женщиной — и эту слабость и упадок не могла уменьшить даже её вера, прочно укоренившаяся в ней. Матери Хусейна было известно всё о ней, и придя сюда, она тут же принялась изливать своё горе. Возомнив, что в её лице она найдёт чуткие уши, мать Хусейна обратила к ней все свои жалобы и претензии на мужа. Затем хозяйка дома извинилась и пошла за мужем. Она отсутствовала несколько мгновений, после чего вернулась и пригласила гостью следовать за ней, проводив её в комнату.

Хозяин дома сидел на толстом ковре и перебирал чётки, перед ним стояла жаровня, а справа располагался чайник с чаем. Его личная комната была небольшой и изящной, окружённой по периметру диванами-канапе. На полу был распростёрт ширазский ковёр. В центре комнаты располагался круглый стол, на нём — пожелтевшие от времени книги. С потолка свешивалась большая газовая лампа.

На мужчине был просторный джильбаб пепельного оттенка, на голове — чёрная вязаная шерстяная шапочка-тюбетейка, из-под которой выглядывало белое c красноватыми пятнами лицо, похожее на полную светящуюся в небе луну. Он часто уходил в себя, сидя в этой комнате, читая, перебирая чётки или медитируя. Тут же происходили его встречи с друзьями: религиозными учёными, суфиями, завсегдатаями кружка зикра. Они все вместе обсуждали новости, передавали хадисы и обсуждали высказываемые друг другом мнения. Сам господин Ридван не считал себя учёным, знатоком фикха и религии или исключительным интеллектуалом, как и не считал невежей, не знающим о своих способностях. Скорее он был просто верующим, искренним человеком, набожным и благочестивым. Своим большим сердцем, способным к прощению, правоверным нравом, сострадательностью, нежностью он пленял души учёных, и по праву считался одним из святых угодников.

Он встретил её стоя, отпустив из скромности глаза, а она, завесив лицо покрывалом, поприветствовала его, подав руку, закутанную в край покрывала, дабы не нарушать его ритуального омовения. Мужчина поприветствовал её и сказал:

— Добро пожаловать, наша любезная соседка…

И пригласил её сесть, после чего она уселась на диван напротив него. Он уже сел на ковёр, скрестив под собой ноги. Тогда мать Хусейна начала молиться о его благословении:

— Да почтит вас Аллах, премного уважаемый господин, да подарит Он вам долгую жизнь и достоинство, как у избранного Им Пророка.

Он догадался, что же привело её к нему, и не стал спрашивать о здоровье её мужа, учителя Кирши, чего требовали правила гостеприимства!… Как и все остальные, он знал об образе жизни учителя Кирши: до него дошли новости о происходящих между мужем и женой раздорах и склоках в предыдущих похожих обстоятельствах… И сейчас он убедился, что поневоле втянут в эту обновлённую ссору. Он сдался перед неизбежным фактом и принял его в открытую, впрочем, точно так же, как и всё остальное плохое, с чем ему приходилось иметь дело. Он мягко улыбнулся и ободряюще подтолкнул её к разговору:

— Всё хорошо у вас? Дай-то Бог.

Женщине не было известно колебание, а смущение никогда не было её слабой стороной: ей в значительной степени