Футбол оптом и в розницу - Марк Рафалов

Все, кому доводилось работать в средствах массовой инормации, в той или иной форме вынуждены были сталкиваться с проблемами так называемой свободы слова. Разумеется, и я не был избавлен от начальственного прессинга. Вот лишь один забавный эпизод сорокалетней давности. В то время любой арбитр вынужден был преодолевать тотальный дефицит всего, что необходимо служителю спортивной Фемиды для продуктивной деятельности на поле: нигде нельзя было купить судейскую форму, гетры, свистки, эмблемы и многое другое. Все мы вынуждены были пользоваться услугами спекулянтов. В середине 50-х я начал публиковаться в различных спортивных изданиях. В декабре 1958 года мое судейское терпение лопнуло, и я подготовил несколько очерков о трудностях судейского бытия, связанных с отсутствием необходимой амуниции. Газета «Советский спорт» приняла мою статью с одобрением. Когда материал уже был набран и стоял на полосе, а это было 23 декабря, я подписал гранки и вполне удовлетворенный уехал домой. На следующее утро я извлек газету из почтового ящика и обнаружил свою статью под заголовком «Это не пустяки!» в сильно урезанном виде. Исчез маленький рассказ о том, как один незадачливый арбитр сделал себе судейские шорты, отрезав штанины у нормальных брюк. После этого кощунства от него едва не ушла жена. Пропали с газетной полосы и еще несколько зарисовок. Разгневанный таким варварством, я позвонил в редакцию и узнал, что дежуривший вечером главный редактор В. Новоскольцев самолично подверг мою статью процедуре обрезания, присовокупив при этом, что подобные вещи печатать нельзя ни в коем случае, иначе над нами «вся Европа будет смеяться».

Поверьте, подобные курьезы встречались на моем пути не единожды.

Машины и люди, покоряющие вес

После успешного завершения учебы в вузе я поступил на работу во Всесоюзный научно-исследовательский институт подъемно-транспортного машиностроения (ВНИИПТмаш). По иронии судьбы он тоже входил в систему Минтяжмаша. Во ВНИИПТмаше я проработал 30 лет, продвинувшись от рядового конструктора до должности заместителя главного инженера института. По совокупности боевых и трудовых заслуг в 1987 году был удостоен персональной пенсии, составлявшей в то время... 140 рублей.

О первых годах работы в конструкторском бюро ВНИИПТмаша я по сей день вспоминаю с самыми теплыми чувствами. Меня вместе с группой молодых выпускников вузов направили во вновь формировавшийся отдел, которому предстояла очень интересная и необычная работа. На ЗИЛе тогда разворачивалась грандиозная механизация и автоматизация не только основного производства, но и очень трудоемких подъемно-транспортных процессов, которые по давно сложившимся печальным традициям относились к категории вспомогательных работ. И финансировались они, как водилось, по остаточному принципу. Это крайне отрицательно влияло и на качество, и на себестоимость всей продукции завода, сдерживая ее рост.

В те годы (а происходило это в конце 50-х годов) в Европе входили в моду так называемые подвесные толкающие конвейеры с автоматическим адресованием грузов. Сеть таких машин была призвана опутать едва ли не все заводские Цеха и без вмешательства людей осуществлять перемещение грузов по всей технологической цепи завода-гиганта: от заготовочных цехов до главных сборочных конвейеров, с которых то и дело скатывались новенькие, сверкающие свежим Лаком грузовички. Стоит ли говорить, с какими приподнятыми чувствами мои молодые амбициозные сослуживцы Феликс Иоффе, Сергей Ягужинский, Тоня Парис, Виктор Липовецкий, Виктор Семенов, Август Комашенко и я просиживали за кульманами, изобретая пока еще невиданную в стране технику.

Интерес к нашему творчеству подогревался еще и тем, что почти каждый чертеж быстро проверялся сектором нормоконтроля и переправлялся на опытно-экспериментальный завод, подчиненный нашему НИИ. Там в срочном порядке по нашим чертежам изготовлялись узды и детали будущих конвейерных линий. С опытного завода новая техника перевозилась на наш Карачаровский полигон, где осуществлялись ее испытания и доводка.

Вскоре мы получили радостную возможность самолично наблюдать за работой наших «железок» непосредственно в цехах ЗИЛа. Трудились они на славу. Нам вручили авторские свидетельства за изобретения, медали ВДНХ, неплохие премии. Словом, было интересно и увлекательно.

Тем временем я ни в малой степени не желал расставаться со своими привязанностями к футболу и журналистике. Тем более что в конце 50-х меня стали все чаще привлекать к судейству матчей чемпионата и Кубка страны по футболу. Естественно, это вынуждало отвлекаться от основной работы. Подобная многогранность моих «талантов» начальство особо не радовала.

Как-то весной я зашел в кабинет главного конструктора и протянул ему заявление с просьбой предоставить мне отпуск за свой счет для поездки на предсезонные сборы судей.

Начальник с плохо скрываемой тоской прочел мое прошение и, криво улыбнувшись, спросил: «Простите, а вы хоккей тоже судите?» Услышав отрицательный ответ и осознав, что хотя бы зимой я не буду постоянно отлучаться от кульмана, мой босс бодро начертал: «Кадры, прошу оформить!».

Между тем противоборство между моей инженерией и футболом проявляло себя все чаще и чаще. Особенно остро страсти стали накаляться, когда кресло директора ВНИИПТмаша занял мой бывший коллега по конструкторскому бюро Август Хрисанфович Комашенко. И это несмотря на то, что, работая бок о бок, мы с Августом сохраняли самые доброжелательные и уважительные отношения.

Не зря же народная мудрость гласит, что власть портит людей. Оказавшись в директорском кресле, наш новоявленный шеф, стал трансформироваться день ото дня. У него даже походка заметно изменилась.

Наблюдая за нравственными деформациями, все больше одолевавшими нашего директора, я вспомнил, как мне показалось, вполне к месту слова И. Гёте: