Под знаком тибетской свастики - Фридрих Наумович Горенштейн

всему горо­ду и выбросили на свалку. Сипайлов как комендант города сам ру­ководил погромом. Появлялся то в одном, то в другом месте. Его сопровождали личный адъютант - поручик Жданов, делопроизво­дитель канцелярии Панков, Герман Богданов, солдат без трех паль­цев на правой руке, Сергей Пасков, он же Смирнов, и фельдфебель Новиков. Это была сипайловская гвардия палачей и душителей.

Поскольку барон назначил меня помощником коменданта, то приходилось мне часто присутствовать при погромных зверствах. Состояние было мучительное, кошмарное, но что делать, я не знал. При этом приходилось видеть постоянно улыбающуюся физионо­мию Сипайлова. В доме убитого еврейского коммерсанта за шка­фом нашли дрожащую от страха русскую девушку.

- С жидом жила, ты, проблядь! - закричал на нее Сипайлов.

- Это мои муж, - ответила плачущая девушка.

- Муж? Как тебя зовут?

- Дуня Рыбак, я племянница атамана Семенова.

- Племянница атамана? - физиономия Сипайлова передерну­лась судорогой. - Отвезти ко мне, будешь у меня прислугой, племянница ата­мана, - и он захихикал.

Девушку увели

- Семенов хотел от меня избавиться, - сказал мне Сипайлов, потирая руки. - Теперь племянница всесильного диктатора Забайка­лья у меня в наложницах. Буду наслаждаться, держа в объятиях его родственницу. Неплохая форма мести, хоть и извращенная, - захи­хикал он.

От него несло водкой и луком. Все погромщики были пьяны, оттого были особенно злобно веселы. Я поспешил уйти, не в силах больше видеть отвратительные физиономии монстров и убийц. Нер­вы были напряжены. На улице царила необычная тишина. “Может, наконец, кошмар кончился? Убийцы напились кровью?” - подумал я. Однако, из дома неподалеку от православной консульской церкви послышались крики, особенно душераздирающие после короткой паузы. Я понимал, что всякое мое действие или даже слово в защиту несчастных жертв есть безумие, грозящее мне бедой, а может, и смер­тью. Тем не менее, не зная еще для чего, я пошел в дом. Всюду тру­пы и лужи крови. Еврейская семья была зарублена. Двое казаков в шелковых халатах поверх рваных полушубков копались в комодах.

- Что вы ищете? - резко спросил я.

- Жидовское золото, ваше благородие, - ответил казак.

Неожиданно заплакал младенец.

- Жиденка недорезали, - сказал казак и выхватил кинжал.

В маленькой соседней комнате рядом с люлькой младенца си­дела нянька-монголка. Казак, войдя, наклонился над люлькой и за­махнулся кинжалом, но нянька вдруг оттолкнула его и, схватив мла­денца, выбежала на улицу. Оба казака, матерясь, побежали следом. Но поскольку были пьяны и путались в награбленном, то грохну­лись на лестнице один через другого.

56. Сцена

У православной консульской церкви отец Владимир Парняков в облачении готовился к началу утренней службы, когда вбежала нянька-монголка с младенцем.

- Наен, наен, - говорила она, - спаси младенца! Крести его, наен, крести его сейчас.

Я вошел в церковь следом. Священник посмотрел на меня.

- Когда утренняя служба? - спросил я.

- Через полчаса, господин офицер, - ответил священник. - Сей­час у меня обряд крещения. Согласны ли вы быть крестным отцом?

- Надо жить по писанию, - ответил я и кивнул головой.

Священник приступил к обряду крещения. Младенец оказался девочкой. По моему предложению ей дали христианское имя Вера. Обряд крещения подходил к концу, когда в церковь ворвались те два казака.

- Вот куда спрятали жиденка, - сказал один из казаков

- Давай нам жиденка, - сказал второй.

- Ребенок уже христианский, - ответил священник, - он про­шел обряд крещения.

- Христианин! - свирепо закричал казак. - Ах ты жидовский потаковник!

И вдруг, схватив няньку-монголку, выволокли ее на паперть и там оба казака мгновенно зарубили многолку.

- Дайте мне ребенка, - сказал я и взял ребенка на руки. - Идите за мной, отец.

Меж тем оба казака с окровавленными саблями вновь вошли в церковь.

- Я помощник коменданта города, есаул Миронов, - сказал я, - немедленно покиньте православый храм.

- Ваше благородие, - сказал казак повыше, видно, заводила, - все жиды от мала до стара - окаянные антихристы, нельзя никак жи­денка живым оставлять.

- Вон пошли, подлецы! - закричал я.

Наконец я мог дать волю своим чувствам. Казаки торопливо ретировались. Мы с отцом Парняковым вышли на папереть.

- Надо похоронить эту праведницу, - сказал отец Парняков, указав на труп монголки.

- Я попрошу отвезти тело в монастырь. Девочку мы пока отдадим в приют для монгольских сирот, основан­ный нашей церковью. Он взял у меня девочку.

- Отец Владимир, - сказал я, - сейчас не время для исповеди, но как жить нам, православным, совместно с этими душегубами в едином строю, в едином народе, в единой церкви? Как отделить себя от них? Возможно ли отделить? Через какой раскол?

- Граница тьмы и света проходит через сердца, - ответил свя­щенник. - Перед всем прочим надо отделить свое сердце и душу от тьмы.

- Возможно ли такое, когда кругом тьма, можно ли заковать сатану в цепи и запереть его в бездну, как сказано в Апокалипсисе, если ныне господство сатаны - власть тьмы, воскреснут ли заму­ченные, когда кругом нечестие, отец?

- Через нечестие Вавилона многие нынешние нечестия, - ска­зал отец Парняков. - Вавилон был скопищем людей, внутренне раз­деленных себялюбием, внешне сцепленных сообществом греха. Надо отделить себя сначала внутренне, а потом и внешне.

- Как отделить, каков первый шаг, отец?

- Вера, - сказал отец Парняков, - соблюдай заповеди, они просты.

- Они просты, отец, но легко ли исполнимы.

- И все же нет иного пути, кроме соблюдения заповедей, так говорит Господь.

57. Сцена

Насколько тяжело соблюдать сейчас господни заповеди, я убе­дился вскоре, когда барон вернулся в Ургу и в штабе принимал док­лад о положении дел в городе. Штаб, где толпилось множество мон­гольских князей, лам, русских офицеров, состоял из двух комнат, не считая приемной. Комнаты были чрезвычайно грязны, стекла в ок­нах заклеены во многих местах бумагой, сквозь которую проникал уличный холод. Чугунная печка дымила, из мебели был только ки­тайский кан, то есть нары, простой стол, скамья и табурет. Сам ба­рон сидел у стола и ел из не слишком чистой тарелки лапшу с мон­гольскими пампушками.

- Есаул, - спросил меня барон, когда я вошел, - на