Максим Грек - Нина Синицына

4 марта 1518 года, в четверг на третьей неделе Великого поста, пришел^[41] в Москву, к великому государю Василию Ивановичу всея Руси митрополит Григорий Грек. Вместе с ним, как сообщают далее летописи, пришли к великому государю и митрополиту Варлааму, первосвятителю всея Русии, старцы Святой горы Афонской, а также патриарший дьякон Дионисий Грек. Среди старцев на первом месте названы три старца из монастыря Ватопед: Максим Грек, Неофит священноинок Грек (как мы помним, духовник) и Лаврентий Болгарин (вероятно, переводчик); далее названы из Русского Пантелеймоно- ва монастыря Савва проигумен, а также дьякон Дионисий'. Как видим, патриарший дьякон назван после святогорских старцев. Если учесть внимание, уделявшееся тогда этикету и протоколу, то можно сделать вывод, что «чин» (статус) патриаршего дьякона определили ниже, чем афонских старцев. Показательно и другое: если о старцах сказано, что они пришли к государю и митрополиту, то о митрополите Григории, посланце Константинополя, — лишь «к великому государю». Этим, вероятно, подчеркивался государственный, а не только церковный характер визита. Вместе с тем имеется информация о каких‑то трениях, возникших при приеме греческого митрополита (может быть, церемониального характера), но едва ли они могли повлиять на содержание летописных записей, вполне почтительных. Информация находится в тенденциозном Судном списке и не поддается проверке². Но ясно, что уже в самом начале своего пребывания в Москве Максиму Греку стали очевидны те сложности в вопросе об автокефалии Русской церкви и характере ее взаимоотношений с константинопольской кафедрой, которые позже окажут воздействие на его судьбу.

Несмотря на сохранявшиеся проблемы в отношениях, посольству придавалось большое значение, и государственное, и церковное, поскольку оно означало возобновление канонического общения с Константинополем, прервавшегося после Флорентийской унии, бегства из Москвы греческого митрополита Исидора (1439—1441) и установления автокефалии Русской церкви (1448).

Документы, привезенные посольством, бережно хранились в московских архивах и дошли до наших дней, несмотря на многочисленные московские пожары: грамоты Василию III — в Государственном архиве, точнее, в архиве Посольского приказа, в составе «греческой» посольской книги по связям Русского государства с Балканами и Ближним Востоком; грамоты митрополиту Варлааму — в митрополичьем формулярнике, включавшем различные материалы из архива московских митрополитов³.

Записи о приеме посольства помещены в летописях. Отдельная статья с названием «О Григории митрополите и о свя- тогорских старцах» находится в Никоновской летописи, с нее мы начали наш рассказ. В ней сообщается, что великий князь принял митрополита и старцев «с великой честью», местом их пребывания определил Чудов монастырь и назначил царское довольствие («питая их и доводя всякими потребами от своея царския трапезы»). Также и первосвятитель Варлаам, митрополит всея Руси, показал «великую любовь и честь» греческому митрополиту и старцам, «приглашая их к себе, часто с ними беседовал о божественных словесах духовных».

В летописи включена запись о присутствии греческого митрополита и старцев на траурной церемонии погребения члена великокняжеской семьи князя Семена Ивановича, брата Василия III, сына Ивана III от первого брака. Известия о рождениях, кончинах, свадьбах членов великокняжеской семьи помещались в летописях как информация о событиях государственного значения.

Среди старцев находился, без сомнения, и Максим Грек, наблюдавший московский погребальный обычай. По словам исследователя и знатока русских праздничных служб и церковных торжеств в старой Москве Григория Георгиевского, «до времени Петра Великого погребение почивших членов царской семьи не отличалось никакими печально–торжественными церемониями и было самым простым, обыкновенным церковным"выносом гроба"во храм… Печальное шествие из дворца во храм носило характер обыкновенного крестного хода, состав которого дополнялся лишь несением гроба. Поэтому в шествие не допускалось то, что служило знаками царского достоинства почившего. В нем не принимали участие ни войско, ни представители сословий и администрации. Вся процессия состояла лишь из духовенства и икон, замыкалась гробом, а за ним уже шли члены царской семьи, придворные и чиновные люди»⁴.

Столь же скромна и запись в летописи под 1518 годом: «А погребен был в неделю, а на погребении был князь великий Василий с великою княгинею Соломанидою, проводили тело его со многими слезами, а пел над ним Варлаам митрополит всея Руси с епископами, архимандритами, игуменами, со всеми священными соборами^[42]. Был тут же на погребении пришедший от патриарха митрополит Григорий и старцы Святой Горы Афонской»⁵.

Максим Грек мог быть очевидцем или участником других московских церемоний и служб, например, молебнов и крестных ходов во время одного из тех неординарных и редких природных явлений, записи о которых включали в летописи. Статья «О дождях» (почти сразу после записи о смерти князя Семена Ивановича) рассказывает, что весь Петров пост и после Петрова дня было «великое умножение дождей, и в реках воды поднялись выше вешних». Летописец не преминул добавить: «Из‑за наших грехов было сие наказание нам от Бога для нашего спасения» и продолжал: «И князь великий Василий Иванович повелел отцу своему митрополиту Варлааму молити Бога… и молитвы пети о милости Божии и о устроении земском и о теплоте солнечной и о вёдре с епископами и архимандритами и игуменами и со всеми священными соборами, а всему народу православным христианам заповедали пост и молитву с чистым покаянием и со слезами. И после того как это все было, Божьей милостью темное небо со своими стихиями сделалось благорастворено и светло и ясно, и явилась солнечная заря с теплотою»⁶.