Консервативная революция в Германии 1918-1932 - Армин Молер

«Бог умер» — для Ницше это «величайшее из новых событий». «Только люди ещё не замечают этого...»— добавляет он. Слова о смерти Бога проходят красной нитью через все произведения и могут быть исходным пунктом для интерпретации Ницше. Мольбы не доходят до Бога, что охватывает дрожью и превращает их в могильные завывания и проклятия. Образ случившегося отчетливо показан в сцене, когда Заратустра обрушивается на старого волшебника, который причитает: «О, вернись, мой неведомый Бог! Моя боль! Мое последнее счастье!»

Тот, кто мыслит психологическими категориями, подобную двойственность воспринимает как человеческую коллизию: человек хотел бы избавиться от себя самого, но не в состоянии высвободиться. Коллизия в христианской интерпретации обращена наружу: христианский Бог окутывает человека.

Это соответствует смыслу описанного нами движения, а потому в нём можно увидеть объективный процесс. В то же самое время это не только терпящая неудачу попытка отрыва от христианского Бога, но отделение нового века от христианского века; нового -от «бывшего». Видятся два тысячелетия представлений о высящемся над миром божестве, которое основательно крошит развитие событий на мелкие пункты. На их место приходит образ дохристианского божества, которое не находится «вне мира». В томике Ницше мы наталкиваемся на такой отрывок; «Тот, кто не верит в круговорот космоса, должен верить в произвольного Бога...». Умерший христианский Бог, но не «Бог» вообще — для Ницше это возвращение горячо ожидаемого им «Диониса». Ницше находится на высшей точке и взирает вдаль на расположенную внизу старо-новую землю. Переход из христианского в новый век не обошелся без шрамов. Боль перехода кричит во всех произведениях Ницше: она возникает в первых работах и распространяется по книгам времени заката. Прежде чем принять Новый век, он вынужден разрушать сам себя. В некоторой степени это чувствуется в одном месте из предисловия к «Воле к власти» — работы, которая останется, наверное, самым броским вызовом времени междуцарствия: «То, о чем я повествую, это история ближайших двух столетий. Я описываю то, что надвигается, что теперь уже не может прийти в ином виде: появление нигилизма. Эту историю можно теперь уже рассказать, ибо сама необходимость приложила здесь свою руку к делу. Это будущее говорит уже в сотне признаков, это судьба повсюду возвещает о себе, к этой музыке будущего уже чутко прислушиваются все уши. Вся наша европейская культура уже с давних пор движется в какой-то пытке напряжения, растущей из столетия в столетие, и как бы направляется к катастрофе: беспокойно, насильственно, порывисто; подобно потоку, стремящемуся к своему исходу , не задумываясь, боясь задумываться».

С этого времени слово «нигилизм» вошло в обиход. Оно оказалось в словарном запасе повседневной политической борьбы, а сегодня относится к категории тех слов, которые, несмотря на их значимость, не решаются использовать, так как они были изувечены до совершенной неузнаваемости. Оно стало тем словом, которое можно использовать в качестве ярлыка, чтобы повесить на любого противника. Оно проявляется после первых этапов христианской теологии, когда в 1799 году Ф. Якоби впервые употребил его в философской лексике как форму крайнего отрицания¹⁹. В политической лексике «нигилизм» оказался как обозначение социал-революционных анархистов XIX века, данное им их противниками; Базаров, главный герой романа Тургенева «Отцы и дети», сам заявляет о себе как о нигилисте. Однако в данном случае подразумевалось, прежде всего, отрицание определенной формы государственного правления и формы общественного устройства. Только после Ницше слово стало обозначать разрушение окружающей реальности. Общемировое распространение слово находит в форме политического лозунга, но все-таки в первую очередь как название книги Раушнинга «Революция нигилизма», под которым подразумевается нечто гораздо большее, нежели просто национал-социализм.