Американская сага. Сборник - Гор Видал

— О нет, — мягко сказал Херст. — Если мы не можем сообщить ничего такого, чего они не знают, скажем, что он намерен аннексировать всю эту страну целиком или сжечь Манилу…

«Сегодня в городе горячий будет вечерок» — непрошенно зазвучало в голове Каролины. С изумлением и ужасом она смотрела, как Херст положил на пол несколько полос гранок и квадратиков иллюстраций, затем опустился на колени и, как ребенок, решающий головоломку, начал создавать, вряд ли подберешь другое слово, новости завтрашнего дня. Однако «новости» — не совсем точное слово. То были не новости, а развлечение для публики. Убийство с низа полосы стало двигаться выше и выше. Рисунок убитой женщины, этакий идеализированный образ Богоматери, переместился в центр, а президент начал проваливаться вниз; что же касается заявления государственного секретаря Хэя, то оно и вовсе уплыло на третью полосу. Во время этой экзекуции сестры Уилсон репетировали в дальнем конце комнаты новый танец под большим рисунком Желтого мальчишки-китайчонка, героя первого комикса, изобретенного карикатуристом для «Уорлд» и перекупленного Херстом для «Геральд» (вместе с художником, конечно), что заставило удрученного мистера Пулитцера нанять другого карикатуриста для возрождения Желтого мальчишки и попутно дать жизнь термину «желтая» для обозначения популярной прессы.

— Шеф бесподобен, — прошептал Блэз на ухо Каролине. — Он как художник.

— Скажи, убийство всегда на самом видном месте? — тихонько спросила Каролина, но Херст, ползавший на четырех конечностях по полу, ее услышал.

— Предпочтительнее изнасилование, — сказал он. — Если вы простите меня за столь откровенное выражение.

Девицы Уилсон завизжали от восторга. Мальчишка-посыльный принес Херсту крупный заголовок: «Найдена убитая женщина!» Он поместил его над лицом Богоматери.

— Еще мы любим большой пожар.

— И большую войну, — почтительно сказал Эббот.

— Смотри, — сказал Блэз. На противоположной стене под американским флагом красовался громадный заголовок: «Война „Джорнел“ победоносно завершена!»

— Это была ваша война, мистер Херст?

— В немалой степени, мисс Сэнфорд. Маккинли и Ханна не собирались воевать. Поэтому начали мы, и им ничего не оставалось, как… — Херст присел на пятки, и прядь тусклых светлых волос упала ему на глаза. — Мистер Эббот, а эта убитая женщина — ее нашли голой?

— Вообще-то нет, Шеф. На ней было платье в полоску…

— Преврати это платье в нижнее белье… разодранное нижнее белье. — Херст улыбнулся Каролине. — Надеюсь, вас это не шокирует.

— Нет. Блэз меня подготовил.

— У Блэза хорошее чутье. — Великий человек приступил ко второй странице, комментируя ее Эбботу, требуя новых фотографий и заголовков покрупнее. — Мы уделяем слишком много места этому болвану Рузвельту. Помните, что мы за Ван Вика. За честное правительство и все такое прочее.

— Вы имеете в виду Таммани-холл, Шеф? — улыбнулся Эббот.

— Платт всегда предпочтительнее Таммани. Ван Вик — наш мошенник. Рузвельт — их. Но мы скоро очистим этот город.

— Реформа? — спросила Каролина, которая теоретически знала, что значит это слово; знала и практически, что оно означает применительно к Нью-Йорку, но не имела представления, какой смысл в него вкладывает Херст.

— Да, мисс Сэнфорд. И всю страну тоже. Брайан безнадежен. Маккинли — просто ширма, за которой прячутся старые денежные мешки вроде Ханны. — Херст встал. На полу остался его шедевр — первая полоса завтрашнего выпуска «Нью-Йорк джорнел». — Нам нужен кто-нибудь новенький, чистенький.

— Таким считают Рузвельта, — осторожно заметил Блэз.

— Он кандидат Платта. Как можно реформировать Платта? Но он все равно проиграет. Мистер Эббот. — Херст повернулся к редактору, когда этот смертельно усталый человек передавал печатнику сложную мозаику первой полосы.

— Да, Шеф?

— Я решил, кто будет следующим президентом. — Услышав это, девицы Уилсон прекратили танцевать. У всех сделался торжественный вид. Волнение ощутила даже Каролина.

— Да, Шеф? — невозмутимо повторил редактор. — Кто?

— Адмирал Дьюи. Герой Манилы. «Открывайте огонь, когда будете готовы, Гридли». Это ничуть не хуже, чем «Не стрелять, пока не станете различать белки их глаз».

— Но действительно ли адмирал произнес эти вдохновляющие слова? — Каролину захватил процесс сотворения истории, в том числе и президентов.

— Мы написали, что он их произнес. И, наверное, он сказал что-нибудь в этом роде. Дьюи не опроверг нас, и это главное. Ведь он разгромил испанцев и захватил Манилу. Вы его знаете? — Хотя Херст смотрел на Каролину, вопрос был обращен к Эбботу.

— Нет, Шеф. Думаю, мы могли бы написать ему или телеграфировать и спросить…

— Ничего в письменной форме! — решительно отрезал Херст. — Пошлите кого-нибудь в Манилу, чтобы прощупать его. Если он согласен, мы выдвинем его кандидатуру против Маккинли.

— А разве адмирал — демократ?

— Кого это волнует? Уж не его, конечно.

— Но хочет ли он быть президентом? — спросила Каролина.

— Здесь все этого хотят. Вот почему мы называем себя демократией. Конечно, почти всякий может стать президентом, особенно если заручится поддержкой «Джорнел».

— И вы тоже? — смело, чем повергла в замешательство Блэза, спросила Каролина.

Херст был невозмутим.

— Вам нравятся Вебер и Филдс?

— Обувной магазин? — Каролина слышала имена. — На Бонд-стрит?

Девицы Уилсон отозвались гармоничным повизгиванием.

— Да нет. Комики. В водевиле. Ну просто обожаю их. Нужно как-нибудь взять ее с собой, — повернулся он к Блэзу, а затем продолжал, обращаясь к Каролине. — Вот послушайте. Вебер и Филдс заходят в шикарный парижский ресторан, после обеда подходит к ним официант и спрашивает Вебера, не желает ли он чашечку кофе, и Вебер говорит «да». Затем официант спрашивает Филдса, и Филдс говорит «да». — В этот момент Херст уже не мог сдержать смех. — Да, я желаю чашечку кофе, и… — Тут Херст просто зашелся от смеха, а сестры Уилсон повизгивали, прильнув друг к другу. — … и еще я хочу полный кофейник. — Комната отозвалась дружным хохотом, и Каролина поняла, что Херст, хотя и несколько иносказательно, ответил на ее вопрос.

Блэз отвез ее в «Уолдорф-Асторию», проводил в номер, где старая Маргарита в ночном капоте обрушила на него целый каскад изысканных французских фраз.

— Она не желает учить английский, — объяснила Каролина, вручая Блэзу подарок — бутылку коньяка, которую он тут же откупорил. Пока он разливал коньяк в рюмки, Маргарита произнесла тираду о красоте и удобствах Сен-Клу-ле-Дюк, несравнимых с нью-йоркскими ужасами, и отправилась спать.

Во всех вазах гостиной в стиле Людовика XVI стояли хризантемы, несмотря на то что Маргарита потребовала их убрать: весь цивилизованный мир знает, что хризантемы годятся для поминовения усопших. Каролина убеждала ее отказаться от предрассудка, но сама испытывала некоторое неудобство от этого memento mori [244]. И все же распорядилась оставить эти желто-золотистые цветы как доказательство новообретенного, не знающего предрассудков