Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов

* * *

Размышления его были прерваны поджидавшим их на обочине казаком, который сокрушенно заявил:

— Конь мой подкову потерял, хромает, дальше идти не может.

— Эх ты, образина этакая, — в сердцах выругался Климентий, сплюнув на снег. — Кто же тебе мешал накануне подковы проверить? Или впервой в дороге? Где я тебе теперь кузнеца возьму? Без ножа зарезал!

— Да вроде не так давно перековывал его, перед самым выездом с Москвы, — оправдывался тот, — все как надо было…

— Было, да сплыло, и тебя сверху накрыло, — зло передразнил его Климентий. — Чего теперь с конем твоим делать, ума не приложу. В сани тебя посадить, а его следом на поводу вести?

— Как же он хромой пойдет? — возразил казак. — И ему тяжело, скоро из сил выбьется и вам в тягость.

— И что с вами обоими делать? — зло спросил Климентий. — Ждать тебя, когда кузню найдешь? Это сколько времени уйдет. Нет, ты уж сам выкручивайся как можешь, а я без тебя дальше поеду, тут совсем чуть осталось.

— Пешим пойду, а его за собой вести буду, — предложил удрученно казак. — Авось в какой деревне и найдем кузнеца.

— Тебе дай волю, то и сам сгинешь и коня потеряешь. Ладно, полезай в сани да коня держи за повод крепко. До первой деревни подвезу и оставлю. Эх, судьба моя несчастная! С вами этак и к Рождеству до Тобольска не доберемся. Садись уж…

— Хорошо, хорошо, будь по-твоему, — покорно согласился казак и мигом плюхнулся в сани, держа одной рукой повод своего коня.

Ехать пришлось в два раза медленнее, чем до этого, потому как хромающий казачий конь едва поспевал за санями. На самого казака было жалко смотреть: он сидел понурившись и лишь иногда словами подбадривал бедное животное, что тащилось следом, испуганно тараща огромные карие глаза, понимая, что оставаться одному в этом снежном безмолвии смерти подобно.

«Вот и в нашем государстве все точно так же, — вернулся Аввакум в мыслях к давно мучащему его вопросу, — кто-то впереди всех бежит, а кто-то вот так же следом, прихрамывая, едва тащится. Никон разогнался изо всей мочи на константинопольский престол, бежит глаза вытараща. Решил в три прыжка до него допрыгнуть, а все другие пусть хоть сдохнут или за ним следом бегут. Разве так можно? Этак и полстраны растеряешь, пока бежишь, иначе не получится».

«А ты разве не бросил свою семью, чтоб самому беспрепятственно ехать дальше?» — вновь услышал он вопрос, заданный невидимым собеседником.

«Нет, не так, — спокойно стал оправдывать свой поступок Аввакум, — им нужно отдохнуть, в себя прийти, отдышаться. А меня вынудили ехать в этот проклятущий Тобольск, будь он трижды неладен. Моя бы воля, то был бы сейчас рядом с женой, с детьми, а потом уже двинулись дальше».

И в том винил он себя, что не оставил жену с детьми в Москве, где добрые люди не дали бы им помереть с голода. Но и жить отдельно от них, родных и самых близких, без назидательных и сочувственных высказываний Анастасии Марковны, без вечерних бесед-размышлений, когда он с жаром рассказывал ей о том, что приключилось с ним прошедшим днем.

Не мог он обойтись и без детской суеты возле него, вопросительных взглядов сыновей, мечтающих летом отправиться с отцом на речку, а зимой с визгом и криками прокатиться с ледяной горы, соорудить на Масленую неделю крепость, поставить у крыльца снежную бабу с носом-морковкой и угольками вместо глаз, с воткнутой рядом метлой и проломанной корчагой на макушке. Когда-то и у него в детстве были подобные радости в жизни, которые, словно огонек неугасимой лампадки, грели и поддерживали уже в зрелые годы, так почему же он должен лишать себя общения с собственными детьми, которым, как он подозревал, придется пережить еще много чего недоброго и тяжкого.

«Говори, говори, — иронично отозвался тот же голос, — без семьи легче и проще свои дела вершить. И Никон не только о себе помнит, но наверняка и обо всем народе. Кто-то и вперед должен смотреть, думать о дне завтрашнем».

«А что о нем думать? Завтрашний день и без нашей воли рано ли поздно ли, а наступит. Веру надо блюсти и не отдавать ее другим на поругание, иначе и до следующего дня не дожить нам…»

— Вон деревенька какая-то виднеется, — услышал он сиплый голос Климентия, указывающего кнутовищем вправо. — Тут мы тебя и оставим, — обратился он к казаку.

— А вдруг у них кузнеца не окажется, тогда как? — спросил он, выказывая тем полную свою беспомощность.

— Пусть в другую деревню за кузнецом пошлют. Быть такого не может, чтоб во всей округе да кузнеца не сыскалось. Башкой думать надо, а не… — И он вставил словечко, от которого Аввакум невольно поморщился, но в душе согласился с возницей, полагая, что казак действительно ведет себя, как ребенок, который во всем привык полагаться на взрослых.

Климентий попридержал коней, дав возможность казаку спрыгнуть, и тут же, едва тот сошел, подстегнул их и громко присвистнул, давая им понять, что неспешная езда закончилась. Казак так и остался стоять у края санного следа, смотря им вслед, словно надеялся, что сейчас сани остановятся, подберут его, и они вместе отправятся на поиски кузнеца, а потом опять же вместе поедут дальше. Но Климентий даже не оглянулся в его сторону, а что-то сердито бормоча себе в бороду, крутил кнутом над головой, гоня