Михаил Бахтин - Алексей Коровашко

Вся эта цепь перемещений по городам и весям так и осталась, однако, чисто бумажным проектом. Прожив до конца весны в Витебске, Бахтин потом провел все лето в Бешенковичах у родителей жены. Каган же прекратил сотрудничество с Орловским университетом и стал искать карьерно-должностного счастья в Москве. Свои планы он теперь связывал с грядущим открытием нового научно-исследовательского учреждения, которое в его письмах фигурирует как Академический центр (то, что имело такое «черновое» название, 7 октября 1921 года будет официально открыто как РАХН — Российская академия художественных наук). Каган, насколько можно судить, использовал все имеющиеся в его распоряжении возможности, чтобы устроить туда и Бахтина, но его попытки создать в стенах РАХН своеобразное невельское мини-землячество ни к чему не привели. Ему пришлось там работать с людьми, далекими от его ближнего круга.

Для Бахтина лето и осень 1921 года оказались очень комфортным в бытовом плане периодом. 18 января 1922-го, подытоживая произошедшее за последние месяцы, Бахтин писал Кагану: «Я совершенно здоров теперь и много работаю, материальная жизнь устроена недурно, прекрасно питаюсь, поправляюсь, много времени уделяю заработкам». Но уже к весне проблемы вновь начинают преобладать над успехами: хотя с заработками по-прежнему все относительно неплохо, костный туберкулез регулярно приковывает Бахтина к постели. У Елены Александровны возникает, условно говоря, теория, что только крымские лечебные грязи смогут полностью исцелить ее мужа. Она берет с него слово начать «хлопотать об устройстве на юге». В июне 1922 года они планируют провести остаток лета в Крыму, но и этим планам не суждено сбыться: на летние каникулы Бахтины вновь отправились в Бешенковичи. Там же они проведут и лето будущего, 1923 года. Лишь май 1924-го избавит Бахтина от привычного каникулярного маршрута Витебск — Бешенковичи — Витебск. Стараниями Медведева и Пумпянского состоится его переезд в Ленинград.

Переписка Бахтиных с Каганом ценна еще и тем, что позволяет проследить динамику бахтинских творческих устремлений. 20 февраля 1921 года, например, Бахтин сообщает Кагану о своем отходе от привычных кантианских штудий, сопровождающемся попытками построения философски обоснованной теории литературы. «В последнее время я работаю почти исключительно по эстетике словесного творчества», — пишет он.

Месяц спустя амплитуда бахтинских интересов расширяется: «Теперь я, пользуясь невольным досугом (вызванным болезнью. — А. К.), много работаю, особенно по эстетике и психологии». В недатированном письме, относящемся по косвенным признакам к октябрю или ноябрю 1921 года, Бахтин говорит о том, что еще летом в деревне «начал работу, которую теперь намерен продолжить — “Субъект нравственности и субъект права”». Чтобы иметь возможность придать этому введению в собственную нравственную философию «окончательную и завершенную форму», Бахтин просит Кагана раздобыть для него в Москве и выслать «хотя бы на самый короткий срок» два фундаментальных исследования Германа Когена («Этика чистой воли», «Кантовское обоснование этики»), а также «какие-нибудь материалы по вопросам права и нравственности» (отсутствие необходимой научной литературы в провинциальных городах всегда будет существенной проблемой для Бахтина). Кроме того, Бахтин обещает на днях «набросать сжатый конспект всей работы» и отправить его Кагану для дружеского рецензирования.

Из письма от 18 января 1922 года мы узнаём, что все эти просьбы и намерения потеряли свою актуальность. «Сейчас я пишу работу о Достоевском, — дает краткий отчет о своей научной деятельности Бахтин, — которую надеюсь весьма скоро закончить; работу “Субъект нравственности и субъект права” пока отложил». После этого рекламного объявления какая-либо информация о планах, связанных с витебскими книгами и статьями, в переписке Кагана и Бахтиных исчезает.

А на закономерный вопрос, что же реально было создано Бахтиным в Витебске, мы ответим в следующей главе.