Прикрой, атакую! В атаке - "Меч" - Антон Якименко

— Я «Сокол-13», высота четыре тысячи метров.

И вслед за этим доклад Иванова: «Подхожу к пункту…» Отлично, Иванов уже рядом, ему и бить «юнкерсов». А звено «Тринадцатого» я направил на Ме-109, группу сопровождения. Четыре против шести — это приемлемо, если, конечно, летчики настоящие. Командую:

— «Сокол— 13», связать боем истребителей!

Хорошо атакует звено. Будто ястребы падают сверху — грозно, стремительно. Жду, хочу посмотреть, как они откроют огонь, как запылают машины противника. Однако главарь фашистской шестерки оказался умелым бойцом. Он подал команду, и группа мгновенно разлетелась на пары. Одна отскочила вправо, другая — влево, третья бросилась вниз. Третья — это приманка. Плохо, если наши пойдут за ней. Пары, что остались вверху, сразу возьмут их в клещи. Так и случилось…

Командир второй пары — горячая голова! — «клюнул», метнулся вслед за приманкой. Предупреждаю его, что сзади фашисты, требую прекратить атаку. Бесполезно… Не слышит. Не видит. Все происходит в секунды. Два Ме-109 переходят в пике, открывают огонь. Самолет командира горит, ведомый, мгновенно оценив ситуацию, бросается вправо и вверх, под защиту своих товарищей.

Так и бывает: секунда, и нет человека, а причины — горячность, необдуманный шаг. А все могло быть иначе. Надо было звеном ударить правую пару — в ней находился ведущий, — и успех обеспечен. Но «Сокол-13» не так оценил обстановку, он, очевидно, подумал, что немцы, попав под огонь звена, просто рассыпались, бросившись в панику. Так же, вероятно, решил и тот, что упал у нас на глазах. Все верно, война не прощает ошибок, список еще далеко не закончен…

— «Днепр», бомбардировщиков вижу! — сообщает мне Иванов. Отвечаю ему:

— Вас понял. Работайте. Будьте внимательны, возможна атака шестерки Ме-109.

Вижу: с юга, на высоте порядка тысячи метров, приближается пара Яков. Скорее всего это из группы «Тринадцатого», те, кого я повел на «раму». Слышу:

— «Днепр», я «Сокол-15», разведчик сбит, наведите меня на наше звено.

Спасибо тебе, дружище! Но звена уже нет, от звена осталось три самолета. И то хорошо, могло быть и хуже. Передаю, что группа сейчас надо мной, свожу их друг с другом, командую:

— «Пятнадцатый»! Идите к бомбардировщикам. Там работает наша шестерка, прикройте ее.

А бой уже разгорелся. Перекрывая гул артканонады, в небе гремит бортовое оружие: пушки и пулеметы. И наши, и немецкие. Бомбардировщики сбиты с курса, мечутся под огнем моих летчиков. Один бомбардировщик уже горит. С диким воем падают бомбы. В четырех-пяти километрах от нашей точки гулко ухают взрывы, взлетают фонтаны дыма и пыли. Мороз продирает по коже. Представляю, как себя чувствуют люди — наша пехота, танкисты, артиллеристы, когда бомбы падают прямо на них. Говорят, что это не так уж и страшно, что можно привыкнуть. Только я сомневаюсь. Можно привыкнуть к постоянной фронтовой обстановке, к опасности боя, но привыкнуть к визгу авиабомбы, сверлящему душу и мозг, леденящему кровь, привыкнуть к точкам над «1» — взрывам, от которых содрогается и стонет земля, — сомневаюсь…

Можно изучить действия противника и принимать правильные контрмеры.

Шестерка Ме-109, собравшись, спешит на выручку «юнкерсам». Поздно, их уже разогнали. Парами, тройками, одиночно, на разных высотах — от полутора тысяч метров до бреющего — «юнкерсы» уходят в сторону Харькова. В этом полете их было не так уж и много — всего две девятки, и наша шестерка сравнительно быстро с ними расправилась.

«Мессера» налетают на группу «Тринадцатого», стараясь отсечь «третьего лишнего» в звене командира. Представляю, как ему трудно. Он переходит то влево, то вправо… А ведь долгое время, вплоть до битвы на Волге, наше звено состояло из трех самолетов и все время третий был «лишним»… Передаю Иванову:

— Бой с бомбардировщиками прекратить! Помочь «Тринадцатому»!

Проходит минута, и шестерка из группы «Меч» переходит в атаку. Для фашистов этот удар — сверху, да еще и с их территории, — как снег в летнюю пору. Верхняя пара подбита. Ведущий круто идет к земле, оставляя белый вьющийся шлейф — то ли пары бензина, то ли воды. Ведомый тянет в сторону Харькова, но начинает дымить, загорается, и фашист покидает его с парашютом. Остальные, разбившись на пары, пикируют, уходят в направлении Харькова. Налет отражен, бой закончен, в воздухе только наши.

— «Сокол-13», идите на базу. Иванову быть надо мной, набрать высоту.

В небе слышится звук: нудный, ворчаще-хлюпающий, ни с чем не сравнимый. Это летит снаряд. К нам или не к нам? К нам. Взрывается в поле, в семидесяти метрах от радиостанции. По кому это бьют фашисты? А может, ни по кому? Может, это случайность? Нет, не случайность. Ветер сорвал чехол с передней части радиостанции, и стекла кабины сверкают на солнце. Вот тебе и случайность! Надо срочно менять позицию.

— Быстро! Машину — за бугор!

Приказать, конечно, легко, а сделать не очень. Надо опустить антенну радиостанции, иначе при движении автомашины она может выйти из строя. Надо завести мотор, надо отъехать. На все нужно время.

— Товарищ командир, — говорит радист, — из-за бугра мы никого не услышим.

Верно, конечно. Но не это сейчас главное. Главное в эту минуту — убрать радиостанцию. Я повторяю:

— Немедленно! Иначе ничего не услышишь…

Смысл последней фразы доходит до сознания всех: летчиков, шофера, радиста. Все кидаются к радиостанции…

Еще один хлюпает. Тоже к нам. Падает немного правее первого, но ближе к радиостанции. Теперь уже точно ищут нас. Все это поняли. Ни шофера, ни летчиков торопить больше не надо. Уже свернули антенну, запустили мотор…

Быстро меняем позицию: отъезжаем на пятьдесят-семьдесят метров. Стоим, ждем. Опять хлюпают. По спине побежали мурашки. Кажется, что снаряд нацелен не куда-то, а прямо в тебя. В сердце. В душу…

— Рассредоточиться!

Бежим от машины. Сзади оглушительный взрыв. Все, бежать уже незачем. В пяти-семи метрах от прежней стоянки машины фонтаном взметнулась земля. Ждем, что будет дальше. Еще летит. Падает с перелетом. Значит, станции больше не видно. И хорошо это, и плохо: будут искать…

И вдруг захлюпали наши. Один, второй, третий… Летят прямо над головой. Спасибо, артиллеристы, выручили! За догадку спасибо, за дружбу. Пролетело десять-двенадцать снарядов. Вероятно, угодили туда, куда надо: стрелять перестали.

Тишина. И в небе, и на земле. Даже не верится, что четверть часа назад над нами утихла воздушная схватка и только что перестали рваться снаряды, вздыматься фонтаны огня и земли. Об этом напоминают только воронки и желтый тротиловый дым, стоящий над ними.

— Позавтракать бы!.. — говорит Воскресенский. Радист улыбается, глядит на летчика снизу вверх. Здоров Лева, могуч, и покушать любит, и подраться с фашистами.

Как правило, люди большой физической силы добродушны, спокойны и смелы. Такой и Лева. Он и в бою такой: смелый и… добродушный. Дерется без гнева и как бы без злобы. Он, будто боксер тяжелого веса, спокойно и методически обрушивает на противника свои сокрушающие удары.