Частная жизнь русской женщины XVIII века - Наталья Пушкарева

В первую очередь это суждение, разумеется, касалось мальчиков. В их воспитании велика была роль отца, чей безграничный авторитет «без дальнего чадолюбия и неги» благоприятствовал успеху. Однако зачастую не меньшее участие в деле образования сына принимала и мать,^[407] а уж уровень первоначального обучения прямо зависел именно от женщины.

В зависимости от средств семьи — а обучение в то время стоило немало — маленьким дворянкам старались дать более или менее «приличное» образование. Девочек с измальства, с 5–6 лет, учили грамоте — «сажали за букварь» («По шестому году посадили меня за букварь и к часовнику…»).^[408] Делали это сами родители — чаще мать («Мне уж было семь лет, и грамоте уже была выучена, и мать моя учила писать»; «…если бы не мать их, женщина простая и вовсе не образованная, то едва ли он и сестры его научились бы грамоте»). Очень часто образованием младших детей в доме занимались старшие сестры, уже выучившиеся, особенно когда на образование младших средств не хватало (ср.: «Когда мне исполнилось семь лет… меня перевели от няни к сестре моей, которая, как вторая мать, занималась со мною, начав учить меня и грамоте, и музыке…»).^[409]

Когда же достаток позволял — нанимали учителей. В семьях попроще таким учителем мог быть просто приходской священник,^[410] в более зажиточных — специально обученные гувернеры или гувернантки. Таким образом, из рук нянюшки маленькая дворянка в XVIII — начале XIX в. попадала в руки француженки, иногда — немки. Обучение третьему языку свидетельствовало уже о более чем обычном уровне знаний молодой особы.

В провинции найти «хороших преподавателей и учебников было почти невозможно», а указ 1755 г., запрещавший иностранцам, которые не выдержали специального экзамена, обучать детей, остался на бумаге. Частные уроки предлагались порой всякими проходимцами — и русскими, и иностранными. Потому-то «в начале текущего столетия… большая часть мелкопоместных дворян дальше Псалтыря и Часослова (в своем образовании. — Н.П.) не шла, а женщины, что называется, и аза в глаза не видали», — вспоминала М. С. Николева. Тем не менее нанимать учителей стало показателем «хорошего тона». Каждая мать «старалась о воспитании, чтобы ничего не упустить в науках».^[411]

Число учителей, равно как и перечень преподаваемых предметов варьировались. Когда речь шла о «хорошем», «утонченном» образовании для девочек, предполагалось длительное обучение их иностранным языкам. Языки называли «гимнастикой ума». В столице в набор обязательных языков, необходимых для «хорошего» образования, помимо немецкого (который преобладал во времена Петра и Анны Иоанновны) и французского (который преобладал во времена Елизаветы, Екатерины II и позднее) входили английский, латинский и греческий — именно «безукоризненнейшее знание» их давало возможность говорить об образованности юной дворянки. Впрочем, иногда знание девочками древних языков почиталось необязательным,^[412] поскольку в жизни они были неприменимы.

В провинции дело обстояло несколько иначе. Найти хороших учителей было затруднительно, покупка книг и их выбор часто были случайны. Тем не менее в дневнике провинциальной помещицы за 1812–1833 гг. упомянуты покупки именно учебных и детских книг («Странствующих музыкантов» Лафонтена, географической карты Европы и «Землеописания России»).^[413] Выбор языков, которым обучали дворянских девочек вдали от столиц, зависел часто не столько от моды, сколько от обстоятельств. Например, в Архангельске конца XVIII в. «проживало большое число представителей немецких фирм, имелась немецкая слобода», а потому, по воспоминаниям А. Я. Бутковской, «было несколько немецких пансионов, немецкий язык был в большом ходу». Французскому же языку в Архангельске того времени, по ее словам, обучались мало, и девочке с трудом нашли преподавателя — «швейцар[ц]а из немецкого кантона».^[414]

В конце XVIII в. для «хорошего» женского образования равно обязательными считались немецкий и французский языки. Князь И. М. Долгорукий вспоминал, что в 1767 г. мать — «следуя общему обычаю» (!) — наняла им с сестрой «француженку, madame Constantin», которая и приучила их «лепетать по-своему с самого ребячества». «Нам (детям. — Н.П.) всегда приказывали говорить месяц по-французски и месяц по-немецки, — вспоминала С. В. Скалон, — по-русски нам позволялось говорить только за ужином, и это была большая радость для нас». На рубеже веков и в начале XIX в. — языком повседневного общения аристократии стал только французский, почти полностью вытеснивший не только другие европейские языки, но и русский. Владение им стало знаком принадлежности к высшему сословию — и именно поэтому многие матери «употребляли последние средства, чтобы нанять француженку».^[415]

По воспоминаниям княгини С. В. Мещерской, описывающей события конца XVIII в., «тогда было такое время вследствие наплыва эмигрантов из Франции. Все лучшие преподаватели были французы…».^[416] «Хотят иметь француза — и берут того, какой случится… Попадаются люди с понятиями и манерами наших лакеев», — иронизировал француз, побывавший в России. Его иронию разделила Е. А. Сабанеева: «Кому только не доверяли наших детей, лишь бы нашелся иностранец! И сколько вреда наделали в нашем Отечестве эти бродяги…»^[417] Куда мягче смотрела на недостатки образования гувернанток начала XIX в. современница А. С. Пушкина А. О. Смирнова-Россет. «Добрая Амалия Ивановна, — писала она в воспоминаниях, — была идеал иностранок, которые приезжали тогда в Россию и за весьма дешевую цену передавали иногда скудные познания, но вознаграждали недостаток примером истинных, скромных добродетелей, любви и преданности детям и дому…»^[418]