Ночь огня - Решад Нури Гюнтекин

Дерево, у которого Афифе стояла, прислонившись в Ночь огня, стало для меня своеобразной реликвией, к которой я не мог приблизиться без дрожи. Не обращая внимания на капли дождя, стекающие с голых веток, я глядел на лужи, наполненные гниющими листьями, и пытался угадать, где же горел костер, через который она прыгала.

Одним воскресным утром я по той же причине вместе с толпой людей пришел в церковь. Делая вид, что слушаю церковные песнопения, которые квартальные дети исполняли под аккомпанемент гармоники отставного военного аптекаря по имени Аристиди-эфенди, я бродил в толпе. Я пытался разглядеть среди колонн младшую сестру в сером дорожном плаще с поднятым воротником и черном платке с золотыми колечками на концах, закрывающем волосы до самых ушей. Наверное, стремление бродить по темным, полуразрушенным закоулкам в погоне за мечтой было в значительной степени навеяно «Рафаэлем», некоторые отрывки которого я уже знал наизусть.

Нога почти совсем перестала болеть. Лишь после долгих прогулок косточка, которая беспокоила Селим-бея, начинала ныть, поэтому я все еще ходил с тростью. Моя одежда становилась все небрежней, а страсть, что сжигала меня изнутри, отражалась в манере поведения.

Как-то вечером я возвращался с горы, расположенной позади дома Селим-бея. Нога болела сильнее, чем обычно, поэтому я присел на скамью у калитки, сделав вид, что хочу снять грязные ботинки.

Напротив меня, упершись руками в бока и внимательно глядя мне прямо в глаза, стояла тетушка Варвара.

— Что-то не так с твоей ногой, — с подозрением сказала она.

С притворным смехом я начал возражать.

Но она вдруг рассердилась:

— Чего тут скрывать? Я заметила, когда ты шел. Ты серьезно хромаешь.

— Это тебе показалось. Ведь у меня в руках трость...

— Зачем же ты таскаешь с собой трость, если нога не болит?

— Мне нравится. Трость роскошная вещь...

— Избавь Аллах от такой роскоши... Кто знает, где ты опять шлялся... Посмотри, на что похожи твои ноги, — вздохнула тетушка. Подобрав юбки, она присела на корточки и начала развязывать шнурки на моих ботинках, одновременно приговаривая: — Ты стал таким странным... Мне совсем не нравится. Если так пойдет и дальше, я попрошу кого-нибудь написать твоему отцу. Ведь знаешь, все меня обвиняют. Говорят: «Ты не следишь за Кемаль-беем». А в чем же моя вина... Кемаль-бей меня за человека не считает, что же я могу поделать?

— Кто же это говорит, госпожа?

— Как «кто»?.. Сестры Селим-бея!..

Я задрожал:

— Где ты их видела?

— Да здесь... Я забыла тебе сказать. Два дня назад они приезжали в гости к дочерям Аристиди... И зашли сюда. Так на тебя жаловались, что слов нет. Совсем к ним не заходишь... Как будто ты должен их постоянно навещать... По правде говоря, я тоже сетовала на тебя. Сказала, что ты совсем не бываешь дома. Они расстроились. А на самом деле... просто у них появился предлог, чтобы обвинить меня... Дескать, я не могу на тебя повлиять... А что я могу поделать, если со мной не считаются?..

Тетушка Варвара все еще не простила семью Селим-бея, которая лишила ее привилегии ухаживать за мной во время болезни. А теперь старая дева и вовсе взбесилась, считая, что старшая сестра и Афифе приехали в наш дом, чтобы пристыдить ее.

— А младшая так меня расстроила... Ведь по традиции гость садится туда, куда скажут, пьет кофе, ликер — все, что предлагают, а потом прощается и уходит. А эта встает, ни у кого ни спросив, и направляется в твою комнату... Шумит, грохочет, видите ли, какой-то роман ищет. Всему есть свой предел... Я ведь не дубина безмозглая. По статусу я хозяйка дома. И потом, ведь негоже молодой женщине ни с того ни с сего входить в комнату молодого человека? А я, как назло, еще не прибралась у тебя. И что ты думаешь? Она набросилась на меня со словами: «На что похожа комната!» Из уважения к тебе я ничего не ответила... Но это ты виноват... Что за беспорядок в комнате... Теленка можно спрятать, и корова его не найдет. Разве раньше ты был таким?.. Что с тобой стало?

От ярости тетушка Варвара никак не могла развязать мои ботинки. Она дергала шнурки в разные стороны и, сама того не зная, причиняла мне сильную боль, хотя стремилась мне услужить.

Но все было к лучшему. Если бы старая дева так не разъярилась, она бы обязательно заподозрила что-нибудь, увидев, как я остолбенел, стоило ей выложить новость.

Когда самообладание в достаточной мере вернулось ко мне, я спросил:

— Госпожа, почему вы мне раньше не сообщили?

Тетушка вдруг растерялась.

— Я забыла, мне в голову не пришло, — солгала она и, не в силах удержаться от горького упрека, добавила:

— Если бы я только знала, что ты так обрадуешься, я бы обязательно завязала на пальце нитку, чтобы не забыть.

За ужином, отчасти благодаря моим намекам, тетушка вновь вернулась к этому разговору и рассказала, чем мне пригрозили сестры. Они просили мне передать, что, если я буду слишком много гулять и утомлять ногу, они вновь насильно отвезут меня к себе домой.

Было понятно, что это не больше чем шутка. Но тетушка Варвара восприняла угрозу всерьез и, полагая, что я испугаюсь не меньше, чем она, говорила: «Смотри, теперь я ни в чем не виновата. Селим-бей странный человек; если он опять запрет тебя в эту комнатушку, не больше пароходной каюты, я вмешиваться не стану».