Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

предложения Великобритании. Европейская война – это последний шанс на спасение Австро-Венгрии. Поддержка Германии вам абсолютно обеспечена». Удивленный Конрад воскликнул: «Кто правит в Берлине, Бетман или Мольтке?»

Словно отвечая на этот вопрос, в ночь на 31 июля Мольтке уже сам телеграфировал в Вену: «Мобилизуйтесь немедленно против России. Германия объявит мобилизацию».

Германским дипломатам оставалось лишь искать союзников в надвигавшейся войне, которая с каждой минутой становилась все более неотвратимой. Главам правительств и министрам иностранных дел Италии, Румынии, Болгарии, Греции, Турции были отправлены телеграммы с требованием поддержать выступление против России.

Утром 31 июля Вильгельм попытался еще раз переложить «одиум войны» на плечи русского кузена. «Ответственность за безопасность моей империи вынуждает меня принять превентивные защитные меры, – телеграфировал он царю. – Никто не угрожает чести или силе России… Ты все еще можешь сохранить мир в Европе, если Россия согласится остановить свои военные приготовления, которые, несомненно, угрожают Германии и Австро-Венгрии».

«Ники» откликнулся быстро. Он уведомил кайзера, что «по техническим условиям невозможно приостановить наши военные приготовления, которые явились неизбежным последствием мобилизации Австрии». В то же время, продолжал царь, «мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Даю тебе в этом мое слово».

Николай не лукавил. В 1913 году русский Генеральный штаб постановил, что мобилизация против Германии и Австрии есть в то же время объявление войны этим государствам. Но затем, в начале 1914 года, эта формула была заменена другой, согласно которой объявлением войны Германии и Австрии надлежит считать не сам факт мобилизации, а получение соответствующей телеграммы из Петербурга или нарушение границы неприятельской вооруженной командой.

Таким образом, царь искренне полагал, что объявленная им общая мобилизация не создает непосредственной военной угрозы Австро-Венгрии и Германии и что трехмиллионная русская армия может неделями спокойно стоять на границе «с ружьем у ноги», как уверял Сазонов германского посла.

Это был наивный взгляд, не учитывавший того, что весь германский «план Шлиффена» строился на том, чтобы опередить Россию в мобилизационных мероприятиях. После объявления русской мобилизации Германия должна была или отступить, или запустить маховик войны. Отступать она не желала. Главная неприятность состояла в том, что войну нужно было начинать первыми.

31 июля в 3 часа дня Вильгельм покинул Потсдам и въехал в Берлин, приветствуемый восторженными толпами. С балкона Городского дворца он прокричал собравшемуся народу, что его вынуждают к войне: «Нас заставили взять в руки меч!». Потрясая каким-то листком, видимо долженствующим символизировать коварную царскую телеграмму, кайзер патетически восклицал: «Русский император обманул меня!». Газеты распространили эту речь в сокращении, так как Вильгельм совершенно потерял контроль над собой. Русские, бывшие тогда в Берлине и слышавшие речь кайзера своими ушами, утверждали, что она изобиловала призывами к истреблению русских везде и всюду.

Телеграмма Мольтке подтолкнула Австро-Венгрию к решительным шагам. 31 июля в 12 часов 32 минуты Франц-Иосиф подписал указ о мобилизации остальной части армии, сосредоточив ее против России в Галиции. Затем он отправил телеграмму Вильгельму. В ней говорилось о «тяжком долге», «Божьей справедливости» и прочей приличествующей случаю чепухе.

На следующий день старый император подытожил свое правление: «Если монархии суждено быть разрушенной, пусть по крайней мере она сделает это респектабельно».

XVIII

За час до полуночи 31 июля Сазонову доложили о приезде Пурталеса. Германский посол передал русскому министру ультиматум своего правительства: если 1 августа к 12 часам дня Россия не демобилизуется, то Германия тоже объявит мобилизацию. Сазонов спросил, означает ли это войну. «Нет, – ответил Пурталес, – но мы к ней чрезвычайно близки». По возвращении в германское посольство он получил распоряжение рейхсканцлера продлить срок исполнения ультиматума до шести часов вечера. Одновременно ему были переданы два варианта официального текста с объявлением войны России: один из них следовало вручить в случае продолжения русской мобилизации, другой – если никакого ответа не будет получено.

Над составлением этих документов Бетман-Гольвег трудился все субботнее утро 1 августа. Свидетелем его стараний стал Альберт Баллин, крупный немецкий промышленник и судовладелец. Фон Бюлов в своих записках передает его рассказ о посещении дворца рейхсканцлера:

«Когда Баллин вошел в кабинет, где были тогда приняты столь потрясающие решения, то он увидел рейхсканцлера, который большими шагами, в сильном возбуждении ходил взад и вперед по комнате. Перед ним, за столом, заваленным толстыми книгами, сидел тайный советник Криге. Криге был прилежным, честным и усердным чиновником… Бетман от времени до времени обращал к Криге нетерпеливый вопрос: „Объявление войны России все еще не готово? Я должен сейчас же иметь объявление войны России!” Совершенно растерянный Криге копался, между тем, в крупнейших руководствах по международному и государственному праву, начиная с Гуго Гроция и вплоть до Блюнчли, Геффтера и Мартенса, выискивая прецеденты. Баллин позволил себе спросить канцлера: „Почему, собственно, ваше превосходительство так страшно торопится с объявлением войны России?” Бетман ответил: „Иначе я не заполучу социал-демократов”. Он думал достигнуть этого, – заключает Бюлов, – заострив войну… против русского царизма». Забегая вперед, скажем, что внутриполитические надежды рейхсканцлера увенчались полным успехом – германские социалисты полностью одобрили действия правительства.

Итогом этого дня была трагикомическая сцена в русском министерстве иностранных дел у Певческого моста. Пурталес вновь появился там не в шесть, а в семь часов. Вечер был чудный, но германский посол был явно не в себе. Семь лет он провел в Петербурге, и все это время по мере сил пытался сгладить противоречия между Россией и Германией; так, зная об опасениях, которые существовали в немецком Генеральном штабе относительно русской угрозы, он в своих донесениях в Берлин неоднократно подчеркивал, что у России нет враждебных планов против Германии. Возложенная на него миссия была крушением всех его надежд на мирный исход конфликта.

Задыхаясь от волнения, с покрасневшим лицом, он трижды переспросил Сазонова, согласна ли Россия отменить свою мобилизацию. Сазонов каждый раз отвечал отрицательно. Тогда Пурталес трясущимися руками вынул из кармана ноту с объявлением войны, не заметив, что передает русскому министру сразу два заготовленных документа с двумя разными редакциями, которые, однако, заканчивались одинаково: «Его величество кайзер, мой августейший монарх, от имени империи принимает вызов и считает себя находящимся в состоянии войны с Россией».

Сазонов воскликнул:

– Вы проводите преступную политику. На вас падет проклятие народов.

– Мы защищаем нашу честь! – пробовал оправдаться Пурталес.

– Ваша честь не была затронута. Но есть Божий суд!

Пурталес, совершенно подавленный, поплелся к окну, бормоча глухим голосом: «Это правда…» Он оперся на подоконник и вдруг разразился рыданиями. Сазонов, не зная, что